Рассказы писательницы До Бить Тхуи, перевод Куинь Хыонг

Книги, статьи и цитаты. Авторы.

Модератор: tykva

ozes
Администратор
Сообщения: 76289
Зарегистрирован: 21 окт 2009, 19:27

Рассказы писательницы До Бить Тхуи, перевод Куинь Хыонг

Сообщение ozes » 29 май 2013, 11:28

Изображение
Слева направо: Куинь Хыонг (tykva) и До Бить Тхуи, известная военная писательница, подполковник, зам. главного редактора Литературно-художественного журнала ВНА. Фото на презентации фантастического романа в Ханое, 24 апреля 2013 (фото ozes)

ozes
Администратор
Сообщения: 76289
Зарегистрирован: 21 окт 2009, 19:27

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи, перевод Куинь Хыонг

Сообщение ozes » 29 май 2013, 11:30

(Размешается на нашем сайте с разрешения автора).

Мачеха

Рассказ

До Бить Тхуи

Мой отец женится.

Обычное ж дело. Мужчины в этом селении Зинсан, как умерла жена, то сразу повторно женятся. Ведь без жены никто им в горных полях не поработает, кукурузу не измельчит, кукурузные пироги менмен не испечёт, кукурузную водку не взгонит. Все мужчины так говорят, губами чмокая, испуская густой табачный дым изо рта.

Мой отец поступает по-другому. С тех пор, как моя мать умерла, прошло уже три сезона кукурузы, кукурузные початки третьего сезона уже проедены жуком и начинают портиться, и он впервые начинает говорить о повторном браке.

Его новая жена родом из селения Паомафин, работает медсестрой в общинном медпункте. Медсёстры в общинном медпункте лечат главным образом буйволов и коров, мало лечат людей. Ведь люди редко болеют, а буйволы и коровы в холодную зиму часто падают прямо среди ночи. И если они падают, то сразу побегут в медпункт, позовут медсестру. Сначала медсестра говорила, что она не умеет лечить коров и буйволов, она лечит людей, и её ругали – люди и коровы, какая разница, ведь и те, и другие кушают овощи и траву. Вот так говорили. Не дали возразить.

Медсестра поехала в уездный центр. Купила кипу книг. В них одни картинки коров. Прочитав эти книги с коровами, она опять поехала в уездный центр и принесла домой жестяной сундук с лекарствами. И большущие шприцы.

Вылечила она первую корову, за ней вторую, и пошла третья. Время шло, односельчане начали звать её «коровьей медсестрой».

Мой отец познакомился с медсестрой, когда наша корова рожала. Ножка телёнка уже выходит, а тело ещё в коровьиной утробе, не может пройти. Отец велел мне бежать в медпункт за медсестрой. Медсестра бежит, причитая: «Что мне делать, что мне делать, я ж от роду в жизни никогда не принимала роды у коров…».

Ну, быстро же бежит медсестра. Я, задыхаясь, бежала за ней, следя за её тонкими ножками в мягкой тканевой обуви, перебирающими по мокрой траве, как ножки у зайчика.

Рожающая корова жалобно мычала в сарае, мой отец стоял рядом, не зная, что делать, хлопал по её крупу, как будто ей хотел сказать – постарайся, дорогуша. Я спряталась у двери в кухне, не смела посмотреть в сторону сарая. До моего укрытия доносилось только, как медсестра приказывала отцу: «Принеси тазик, принеси веревочку, дай нож, дай сюда лампочку...». Ума не приложу, зачем эти вещи. Некоторое время спустя прозвучало радостное восклицание отца: «Вышел! Ух ты, родила! Всё в порядке!».

Медсестра приходила к нам еще несколько раз, чтобы посмотреть, как телёнок, как корова. Каждый раз приносила корове свежие кукурузные початки. Мой отец тоже несколько раз заходил в медпункт, чтобы взять вакцины против пастереллёза для теленка.

Однажды вечером, после ужина, он обходил сарай, где у нас содержатся коровы и козы, и говорит:

- Сей, а Сей, я женюсь.

Я уронила нож в кучу стружек, отделяемых от корня маниоки, которого чищу, начала искать и не могла его найти. Я ведь ждала эту фразу от отца с трёх годов назад, когда моя мать ушла из жизни, оставив нас. Ждала, но отец не говорил, я уже думала, что ему и правда не нужно жениться вторично. Без жены у него дома ежедневно менмен приготавливается, водка гоняется, корм для свиньи варится, даже вот корова, и та родила телёнка. Всё женское занятие дома отец сам делает, а если что он не делает, то делаю я.

- Не ищи нож. Он там среди этих стружек. Возьми лучше другой.

Я совсем забыла, что мои руки еще роются в этих стружках, а сама лицом прячусь между коленями. Забыла то, что сказал отец.

- Я женюсь. Хорошо?

Отец спрашивает таким грустным голосом, что так и висит в воздухе, как жёлтый листок, уже оторвавшийся от ветки, сам не знает, куда летит. Я встала, взяла электрический фонарь и вышла.

Пошла я к бабушке. Она сидит у огня, починяет рыболовецкую сеть. Отражение огня играет в её старческих глазах.

- У тебя что, делов нету, в такой час пошла гулять?

- Дела-то, если делаешь, то они есть, а если не делаешь, то нету.

Я выдавила улыбку, села у огня и взялась раздувать огонь под кастрюлей с кипящей кашей для свиней.

- Что случилось?

- Не, ничего, бабушка.

Я невольно посмотрела в левую комнату. Раньше, до того как вышла замуж за отца, моя мать жила в той комнате. Переднюю её дверь закрывают красные с белыми ромашками шторы с шерстяными помпонами, свисающими вниз сверху. Когда моя мать только что умерла, я каждый день прибегала в дом бабушки. Встретиться с бабушкой всё равно, что с матерью, разница разве только, что бабушка намного старше. А бабушка говорила, ей видеть меня также, как видеть свою дочь, разница разве только, что я намного моложе.

Эту ночь я осталась у бабушки ночевать. Поздно, когда во всех домах огни уже погасли, отец пришёл. Я лежала у бабушки в её постели, слушала, как собака пробежала, когтями постукивая по каменному двору и виляя хвостом, узнав знакомого. Отец стоя у двери, громко сказал:

- Спи тут, завтра встань рано, не опаздывай в школу.

Сказав только одну фразу, он повернулся спиной и ушел. Слышен скрип ворот, и виден свет его удаляющегося фонаря.

Бабушка обняла меня своими руками, потрогала косточки, выступающие под рубашкой. Погладила мои волосы и понюхала их. До утра она плачет. Я плачу. Она думает о своей дочери. Я думаю о моей матери. Когда бабушка выдала свою дочь замуж, она была выше меня на полголовы. Кроме роста, мы были похожи, как два плуга из одной формы. Так сказала бабушка.

Перед тем, как уснула, я успела услышать, как она причитает: «Что поделаешь, что поделаешь, волу нужна корова, без коровы испортится вол». Сказала и тяжело выдохнула.

И вот настал день, когда медсестра на самом деле пришла к нам в дом жить. В этот день я не была дома. Я не была у бабушки. Я боюсь видеть бабушкину сутулую спину, когда она сидит перебирает горох в углу двора, рядом с ней лежит кренделем собака. Грустные у собаки глаза. Грустнее звучит песня бабушки. «Сироте, как я, зимой кушать рис, перемешанный с отрубями. У тебя мать, ты кушаешь белый рис, у тебя красивое платье».

Она поёт мне и себе. Меня жалеет. Она боится, что мачеха меня выгонит из дому на все четыре стороны света, а она-то, старушка, скоро умрёт, неизвестно, кто за мной присмотрит.

Я тоже так думаю. Бабушка уже стара, если умрёт, к кому побегу я переночевать хоть ночь, две, три?

Я сидела на самом высоком месте склона на дороге, там, где прежде сидела в ожидании матери, когда она на рынок уходила. Я узнавала её зонтик издалека. Она одевала красочно вышитый костюм, утром уходила, вела за собой двух коз, а вечером возвращалась с тяжело навьюченной лошадью. Темнеет, когда уже так стемнело, что не видно человеческого лица, тогда мама и её лошадь достигали вершины склона, где сидела я, и обе они, и мама, и лошадь, мокры от пота.

Однажды в такой же рыночный день я также сидела на этом месте дотемна, до того, что видны только белые камни у края дороги, а мамы не было и нет. А когда её принесли, уже лежала безмолвно-немая, и унесла с собой маленького ещё не рожденного братика. Вьючная лошадь споткнулась у края пропасти, а она схватила её за хвост, хотела остановить. Но как она могла удержать лошадь с тяжёлым товаром на спине, скользящую вниз? Лошадь затащила маму с собой в пропасть, на половине дороги мама застряла на дереве, которое там растет на склоне горы над пропастью...

Я не стала кушать за одним столом с мачехой. Жду, когда отец с мачехой поели, и я начала есть. Раз, другой. Мачеха тоже бросила кушать. Сварила еду, там оставляет. Отец тоже не кушает. Бабушка пришла, смотрела на нас троих, каждого в своем углу, и на котел с рисом, оставленный нетронутым. Плачет бабушка.

- Знала бы, что смертью своей одной замучит живых до такой степени, она не захотела бы умереть.

Мачеха бросилась обнять бабушку, спрятала свое лицо за её спиной, а плечи дрогнули.

Ночь, я не сплю. Сижу у огня. Раздуваю огонь в печи высокий-высокий. Громко стучу палочками о край огромной сковородки, в которой варится тыквенная каша для свиней. Всю ночь рублю, измельчаю тыкву. Нож усиленно стучит о доску. Раз прорезала, другой прорезала, тыквенные побеги и листья мелко нарезаны, как рубленные. Свиньи посреди ночи спят, я бужу, заставляю есть сваренную кашу. Как съедят, возьму сковородку, сварю ещё кашу. Рублю тыкву и слышу, как отец вздыхает на том этаже, пристроенном для гостей в доме. Оттуда, из комнаты матери, слышен плач, горький, тихий, как течёт вода, как скулит щенок, отделённый от суки. Скулит щенок, пусть. Я сижу у огня. Кто хочет спуститься с этажа и идти в ту комнату, надо пройти мимо меня, мимо доски, на которой я рублю тыкву.

Утром, когда наша собака ещё спит в сухих стеблях кукурузы, мой отец и мачеха уже встали. Смотрят ли они на меня, я не знаю, потому что не смотрю на них. Они устали за бессонную ночь, я тоже устала, ещё усталее, потому что я всю ночь напролёт рубила тыкву и варила кашу для свиней.

Я накинула на плечи школьную сумку. Собака побежала за мной. Я прогнала её.

- Иди домой. Иди. Ты должна присмотреть за домом, пока я в отлучке.

Но собака не слушается, всё бежит себе за мной. Однако, она так делала каждый день и раньше. Я нагнулась, подняла камушек, кинула в неё, прогоняю её домой, обратно. Она побежала домой, но на половине дороги остановилась, снова побежала назад, ко мне. Я прошла поворот, ещё вижу, как она сзади бежит. Жалею я собаку. Она похожа на меня, тоже боится, что мачеха займёт место мамы в доме.

Сидя на уроке, не могу учиться. Уроки протекают мимо ушей. Думаю, не могу же каждую ночь рубить тыкву. Дальше, могу рубить тыкву только ночью, не днём. Днём, когда я в школе, дверь в эту комнату откроют, войдут.

Я поднимаюсь, выхожу из класса. Мне кричит учительница, я ей не отвечаю. Бегу домой, за мной бежит собака. Обе мы, и я, и собака, тяжело дышим. Толчком открываю ворота, дверь в дом, стою посреди дома, а колени стучат друг о друга. Смотрю на плотно закрытую дверь в ту комнату. Я толкаю собаку туда, в ту комнату, хотела было сказать ей войти туда, открывая ту дверь, но она меня не поняла, убегает во двор. Я стою перед той дверью, хотела было толчком открыть её, но боюсь увидеть то, что на уме думаю. Однако дверь эта плотно закрыта. Везде тишина, без малейшего шороха или шума, кроме кудахтанья кур во дворе.

Я стою там очень долго. Тяжёлые деревянные двери плотно закрыты.

Вдруг подумала, что если у меня появится братик или сестричка? Если это братик, то неописуема будет радость моего отца. У моего деда только двое сыновей, мой отец и мой дядя. Мой дядя умер, у него одни дочери. Моя мать умерла, успев родить моему отцу только меня...

А что, если будет сестричка. У неё будет такая нежная белая кожа, как у мачехи. Будет розовые щёчки, как у мачехи. Белые зубы, как у мачехи. Тонкая осиная талия, как у мачехи... Я слышу грустный голос бабушки: «Сироте, как я, зимой кушать рис, рис кажется ломанным, перемешанным с отрубями. У тебя мать, ты кушаешь белый рис, у тебя красивая одежда».

Я даже не заметила, что заснула у двери. Ведь я уже рублю тыкву всю ночь, до какой степени хочется спать, сама не осознавала.

Я проснулась, потому что услышала суматошные шаги и лай собаки.

- Медсестра, медсестра, где ты? Моя свинья свалилась на бок, пена у неё во рту. Она помрёт. Ты где, медсестра?

Это старуха соседка. Она прибежала в дом без приглашения. Я показываю на дверь. Подбежала старуха и толкнула в двери. Они свободно открылись.

- До каких пор ты спишь, а медсестра?

Старуха двумя руками потёрла свои глаза. В комнате темно, никого нету. «Нету никого». Она проговорила и прыгнула через порог, убежала.

Я вышла во двор вслед ей. Солнышко светит, посреди зимы так. Цветут первые белые сливовые цветочки, радостно, что дождались солнца. Собака лежит на спине, животом повернулась к солнцу. Увидев меня, она только хвостом и повиляла.

Я почувствовала, как с меня ноша огромная большущая снимается. Я так сидя и задремала у двери этой комнаты, а ведь не надо было тут засыпать.

Я пошла по двору, подошла к сухим стеблям кукурузы, которые сушатся в углу, легла вниз головой и там и заснула.

Ночь. Я опять сижу тыкву рублю. Две, три, пять ночей, всё не сплю. Ночью рублю тыкву, а днём сплю в сухих стеблях кукурузы. Десять дней или несколько десятков дней, уже не помню, однажды собака разбудила меня, куснула за подол платья. Уже стемнело. Мой отец пошел на реку рыбачить прошлой ночью, но днём не пришел домой. В доме слышен стук ножа о доски. Я вошла в дом. Перед печью сидит мачеха, это она рубит тыкву. Вся тыква уже порублена, но она всё сидит и стучит ножом в доску. Пальчики худые, привыкшие к уколам в крупы коровам, к принятию родов у коров, эти пальчики покрыты мелкими тыквенными отрубями. Я хотела ей сказать, пусть, ночью сегодня буду ещё тыкву рубить. Не буду обращать внимание на плач, как скулит щенок, отделённый от суки, не буду обращать внимание на выдохи. Буду сидеть ночами рубить тыкву.

Во двор кто-то прибежал тяжёлыми шагами.

- Сей, а Сей! Быстро на реку, посмотри, там твой отец...

Не дождавшись конца фразы, я бросилась за ворота, они лягнули друг об друга за мной. Я бегу. Собака бежит. Мачеха бежит. Односельчане бегут, как будто гонятся за диким хищником в сторону реки. Светят электрические фонарики.

Мой отец там свою рыболовецкую сеть бросил, сеть застряла между камнями. Он нырнул туда, сеть забрать хотел. Но не вынырнул. Так говорят односельчане. Я не успела разглядеть черную водную поверхность под слабым светом фонарей, вдруг услышала, как что-то большое бухнулось в воду. Кто-то тревожно зовёт: «Медсестра! Не найти его. Брось. Быстро течёт вода, холодная вода!».

За ней последовали уже двое или трое. Они ищут моего отца, и вытащили из воды их медсестру, мою мачеху.

Недолго побултыхавшись в воде, они все вышли на берег, без моего отца. Я пробралась через толпу, вижу, у мачехи вся одежда мокрая, волосы мокрые, лицо бескровно-белое. Она проговорила дрогнувшим голосом:

- Нет твоего отца там, Сей, нет его там, Сей.

Я бросилась к ней на грудь. Слышу плач, как издалека, как будто я ещё стояла там, на вершине склона, где белые камни стоят рядышком у края дороги над пропастью.

Аватара пользователя
tykva
Сообщения: 360
Зарегистрирован: 22 окт 2009, 10:48
Откуда: Ханой

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи, перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva » 30 май 2013, 05:48

То Тием. Иллюстрация к рассказу "Мачеха"
Minh hoa truyen ngan Me ke.jpg
Иллюстрация к рассказу "Мачеха". Художник То Тьем.
Minh hoa truyen ngan Me ke.jpg (107.82 КБ) 21203 просмотра

Аватара пользователя
Николай Николаевич
Сообщения: 330
Зарегистрирован: 22 окт 2009, 12:44
Откуда: Москва
Контактная информация:

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи, перевод Куинь Хыонг

Сообщение Николай Николаевич » 30 май 2013, 12:23

Очень трогательный и трагический рассказ, тонко передающий переживания маленькой осиротевшей Сей,
тоску отца, потерявшего жену и доброту сердца медсестры, не ставшей мачехой, а заменившей девочке мать и отца.
Большое спасибо автору До Бить Тхуи за яркость и реалистичность повествования и переводчице Куинь Хыонг, сумевшей сохранить народность языка, стиль и колорит подлинника в литературном переводе!

Аватара пользователя
tykva
Сообщения: 360
Зарегистрирован: 22 окт 2009, 10:48
Откуда: Ханой

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи, перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva » 31 май 2013, 05:47

У печи лежит деревянная ложка...

До Бить Тхуи

Рассказ

Отсюда домой ещё надо идти пешком много. Ещё рано, я зашёл в лавку, где продается суп тхангко с кониной. Вечереет, люди на рынке редеют, в лавке посетителей никого нет. Хозяин вытирает засаленные руки нечистым уже подолом рубахи, спрашивает, не поднимая лицо:

- Что так поздно зашёл?

- Ага. Только что вышел из автобуса. Принеси миску.

- Всего остались две. Хотел было домой нести, детям дать. А водку тебе?

- Совсем малость...

Хозяин опускает деревянную ложку на самое дно сковородки, вылавливает остающиеся там куски мяса, кости вместе с бульоном выливает в глубокую пиалу и, оставив меня за столом одного, начинает убирать свои мелочи в корзину. Я съел половину супа, выпил половину водки, когда хозяин внезапно спросил:

- А ты откуда?

- Я местный...

- Из уездного центра?

- Ага.

- Лжешь. Ты из Тхаифинтунг ведь?

Я вздрогнул, чуть не повалил пиалу с супом, внимательно смотрел на хозяина, долго-долго, но так и не узнал ни одной знакомой черты на лице этого лохматого бородатого мужчины.

- Откуда знаешь? Я в тебе не узнаю знакомого.

- Не знакомы были ведь, – хозяин хранит холодное, как в воду опущенное лицо. – Знаю маленько только, и давным-давно. Тоже долго думал и вспомнил.

Женщина с ребенком за спиной молча убирает где-то в глубине за лавкой, внезапно вышла, перебила наш скудный разговор:

- Пойду куплю соль. Ты прибирай быстрее, рынок ведь уже закрывается.

Я оставил недоеденный суп, вынул деньги рассчитаться. Напоследок спросил:

- Твоя жена?

- Ага. Только что родила, - хозяин ответил, не скрывая радость, - сына. И добавил:

- Есть у тебя лошадь?

- Пешком пойду.

- Если так... иди быстрее, а то придется ночевать посреди дороги.

Вышел я из лавки, пошёл. Пройдя довольно много дороги, повернул голову назад, ещё вижу, что мужчина смотрит мне вслед. Незнакомый. Ничуть не знакомый. Почему этот человек узнал меня? Я перебираю в памяти мужские лица селения Тхаифинтунг, каждое лицо, каждую фигуру. Никто не похож. Странный взгляд владельца лавки преследует меня, как голодная лесная пиявка.

Быстро же садится солнце. Я покинул асфальтированную дорогу, повернул на грунтовую извилистую тропинку, бегущую по склону холмов, и сразу почувствовал, как быстро нарастает холод. Ветер из глубокой пропасти дует вверх. И вправду надо идти быстрее, чтобы тело теплее было разогрето, и пока ещё видна дорога, а то скоро так темно будет, что и дорога не видна под ногами. По дороге встречаются мужчины с рынка, пьяными спят там прямо на дороге – берет слетел с головы, рот открыт, и так храпят сладко, что лошади проходят, хвостом задевая их лица.

Отсюда еще не видно моё селение. Надо пройти еще одиннадцать таких поворотов, чтоб прийти туда. Я делаю обратный счёт их и знаю, что на последнем повороте будет виден дом старосты, расположенный на высоте, покрытой сизым туманом. Этот туман быстро появляется, как только солнце садится, покрывает все высокие горы, и за ним не видны будут острые каменные вершины...

В этих наших районах крайнего Севера, куда ни смотри, везде горы. Каменные горы возвышаются наравне с облаками, количество камней можно сравнить разве только со звездами, голову закидывая назад, посмотришь вверх и считаешь до затвердения во рту, до окаменения шеи... Старожилы в селении говорят, мужчины рождены от гор, а женщины – от ручья. Ручей намного меньше, чем камень, поэтому женщин тоже меньше, чем мужчин. В других селениях девушки боятся засидеться в девках, только в моём селении мужики бояться, что не могут найти жену. Неженатые в семнадцать или восемнадцать лет уже считаются, что поздно им жениться. Бедные парни, у которых не хватает серебра, чтоб привести жену к себе домой, должны жить и работать в доме жены. Такие мужчины в зятьях больше страдают, чем невестки – замужние женщины в доме мужа. В доме не смеют говорить громко, на улице не смеют поднять голову, смотреть в лицо соседям. Несмотря на это, в моём селении мужиков, которые должны жить в доме жены, не счесть.

Случайно по дороге я повстречался с Май, идущей с полной корзиной земли на гору. Так давно не видели друг друга. Раньше, когда учились вместе в школе-интернате уезда, она была самым красивым цветком среди школьниц. Не успела она закончить школу, как её отец умер, мать ей сказала бросить учебу, чтобы вместе с ней работать в доме. Так она и бросила учебу. Живёт здесь, вышла замуж, залпом родила трех детей и была оштрафована общинными властями несколькими корзинами кукурузы, потому что родила больше, чем положено. В распоряжении её семейства три участка горного поля, каждый на отдельной горе, а дом находится внизу в долине, с трёх сторон окружённой горами, последняя сторона выходит на дорогу. Лишь изредка проезжает машина, и каждый раз её две старшие дочки выбегают посмотреть, старшая носит младшую на спине, в спешке нередко падают. Сестры Май уже все вышли замуж, в доме один-единственный мужчина, это её муж, старший зять в доме. Они с мужем каждый день уходят работать на горные поля, ночью гонят кукурузную водку, в рыночные дни возят её на лошади на продажу на рынок Лунгфин. Остатки после возгонки пойдут на корм свиней.

Мой дом расположен немножко дальше от её дома. Надо перейти дорогу и идти пешком ровно столько, пока ноги не устанут.

Я покинул свой дом в шестнадцать лет. До моего отъезда дед повёл меня за руку к старой груше, сказал: «Посмотри вперёд, самая острая горная вершина родила таких, как ты. Когда ты вылезал из утробы твоей матери, солнце находилось как раз на вершине этой горы. Эта гора родила таких непослушных в детстве, которые, когда выросли, поступают только по своим желаниям. Ладно, что поделаешь, иди. Где бы ни был, когда нога болит, когда дорогу прямую, светлую не видишь, тогда вернись, только надо запомнить дорогу домой».

Эта гора, вершина её острая-острая, до такой степени, что не хватает места для одной птицы. Острая вершина, по силуэту напоминает конец рога горного дикого козла, который там гордо стоит, демонстрирует свою силу.

А была еще легенда. С давних времён, когда на этой земле было очень мало монгов, была сильная засуха. Везде жара и жажда. Дракон с высоты открыл облако, посмотрел на землю, увидел трудную жизнь монгов на засушливой земле, пожалел дракон монгов, вырвал свой глаз и кинул им на вершину этой горы. Из драконьего глаза потекла вода, чистая и хорошая. Однако, в соседних местах были плохие жадные люди, которые захотели завладеть этим источником воды и захотели перенести драконий глаз к ним. Им не удалось это сделать, и тогда они задумали тёмное дело – посадили там ядовитое дерево, так, чтобы листья падали в источник воды, и все, кто случайно выпил эту воду, помирали. Однажды брат и сестра пошли работать в горных полях, увидели источник воды, выпили и там же умерли от яда. После смерти они превратились в пару яркопёрых птиц и не покидали этот источник воды, а остались там, днём и ночью усиленно работают, поднимая все ядовитые листья, если они падают в воду.

Однако, источник воды не помог этой земле избавиться от жажды. Дракон был стар и умер, поэтому его глаз уже не имеет достаточной силы, чтобы создать хороший источник воды...

Я и Май росли в такой жажде о хорошем, полном источнике хорошей пресной воды, в котором можно было бы искупаться, поплавать так, чтобы наши матери не должны были идти целый день, чтобы добраться до источника воды, чтобы выстирать две полные корзины одежды всем членам семьи.

В семь лет я последовал за отцом, обошёл всю долину, где мы жили, бережно хранили горстки глины, перемешанной с золой, осторожно этой глиной мазали каменные углубления в ожидании воды, даренной небом... Иногда, когда вода кончалась, я с бидоном в корзине на плече шёл пешком через ущелье, в дом Май. Её мать уделяла нам немножко их воды, хранимой в каменном углублении возле дома.

В зимние каникулы того года мы приехали в селение. В дом Май прислали сваху, просить её в невестки. А за день до этого, встретившись со мной на пастбище в долине, Май сказала мне:

- Выхожу я замуж. Брошу учиться...

- Не жалеешь?

- Жаль, ещё как. Но в доме никто не работает, нужно, чтобы он пришел работать за волом на полях...

Май вела корову на веревке, немножко прошла и повернулась ко мне с заплаканными глазами, отрывисто спросила:

- Чу, а почему ты не попросил твоих родителей прийти к моим?

В том году Май и мне обоим было по четырнадцать лет.

В нашем селении не протекает ни одного ручья. Вода вся течёт под камнями, так говорят старожилы. Поэтому дома женщины в Тхаифинтунг или нет, можно узнать только по наличию дыма над крышей. Женщины в Тхайфинтунг мало говорят, много работают, мало времени уделяют горю и радости. Лица они все вниз держат, с раннего утра до поздней ночи. А спина у всех сутулая.

Я стою во дворе Май, где хорошо видна гора с острой вершиной. Этой вершиной разделена горная цепь Тхаифинтунг на две части. С подножья до вершины гора покрыта гречихой, которая цветёт, к концу сезона цветения цветы уже становятся темно-розовыми, перемешанными с туманом. Гречиха хорошо терпит холод. В этом году так холодно было, что на полях одна гречиха растёт. Май получила этот участок горного поля от своей матери.

- У тебя дома есть кукуруза, Май?

- Совсем немножко осталось. В этом сезоне я также выращивала, но на горном поле кукуруза мало дала початков. Если мы кушаем, то не хватает на корм лошади и коровам. А если коровы и лошадь кушают, то нам не хватает.

- Как ты справишься, опять ждешь помощь голодающим?

Молчание. Май подошла к корзине в углу дома, там раздаётся детский плач. Это ее младшая дочь, ей всего четыре месяца, малюсенькая, как термос. Май отвернулась, приподняла рубаху и заткнула ей рот соском. Ребенок перестал плакать сразу, и слышны только смачные звуки, как она сосёт.

До нас донёсся людской говор с дороги. Односельчане возвращаются с рынка Лунфин. Бывает, там на рынке остаются на несколько дней. Так и муж Май. Она сказала, что он ушёл три дня назад.

- Почему ты не пошла с мужем на рынок. Вдруг он пропадёт в пьянстве, кто будет вести лошадь?

- Он пешком ж.

- Даже пешком надо иметь пару!

Май опять замолчала, глубоко выдыхая. Долго промолчала, потом тихо сказала:

- Да он ушёл на работу, очень далеко. Даже на Тэт не приедет домой. Вот младшей еще не успели дать имя. Он хочет сына, но если рожу ещё, то нам нечем платить штраф.

С того дня, как ушёл муж, Май больше не посещала рынок Лунгфин. Скоро наступит Тэт, на этажерке над печью уже висят, сушатся бананы. Май сказала, в этом году в доме ребёнок прибавился, но взрослых на одного меньше, поэтому она сделает мало банановой сладости. На печи, возле кипящей сковородки с кашей для свиней, валяется деревянная ложка. Эту ложку дети забыли помыть после обеда. Я узнал деревянную ложку, которую я сделал для Май. Когда была маленькой, она всегда хотела иметь большую деревянную ложку. Мне это её желание казалось очень смешным – нашла тоже, чего хотеть. Поэтому сделал я эту ложку ей только перед тем, как она собралась замуж. Я сидел над работой, рукой ложку резал, а душа витает вне дома. В ушах всё звучал её вопрос, и всё вспоминал её взгляд, в этом одном взгляде видел упрек, будто я не поднял её, когда она упала. Вот и больно порезал себе указательный палец. Этот длинный шрамик от той раны еще остается. А у неё в доме не было мужчины с того дня, как умер её отец, деревянные ложки некому делать, старая уже так протёрта...

Младшая утихла в корзине возле огня, молча смотрит на меня сонными глазами. Май вышла в огород взять капусту, готовя ужин. Рядом усиленно работают ее старшие дочери, отделяя зерна от кукурузных початков. Заметили, что я внимательно смотрю на мужской берет на стене, старшая говорит:

- Это папин берет. Ушёл ночью, забыл там.

- А знаешь, куда ушёл?

- Знаю.

- Куда?

- Односельчане побывали на уездном рынке, говорят, там встретили его.

Май кричит на дочь.

- Маленькая ещё, ничего не знаешь. Перестань нести чушь!

Она повернула лицо в сторону двери, протерла своё лицо рукавом. Я вдруг вспомнил лавку, где продают суп тхангко с кониной...

- Май, а ты пойдешь на уездный рынок делать покупки к Тэту?

- Ничего не нужно, так зачем идти. - В голосе у неё есть что-то, которое задавлено в горле. – Чу, ты иди ж домой. Уже темно, иди, а то сестра твоя пойдет тебя искать. Завтра придёшь ещё в гости...

- Ага, ладно, пойду я...

Я хотел было спросить, на самом деле она не знает, или она скрывает правду от меня. Май боится, что я её пожалею. Я хотел было рассказать, как зашёл поесть суп тхангко на уездном рынке до того, как пошёл домой в Тхаифинтунг, однако всё смотрю на опущенное вниз лицо ребенка с лохматыми волосами, торчащими из-под платка на голове, и никак не могу открыть рот.

Надо ссутулиться, чтобы головой не удариться о дверную рамку. В доме чад от дыма. А там под небом, далеко у подножья гор, в полях уже зацвели гречиха и груши. Чем белее цветы груши, тем холоднее будет. Зимний вечер тёмен и пасмурен. Не видна земля, не видно небо. Туман сверху уже падает на землю, покрывая поля с гречихой. Уже не видны горы... Я посмотрел в сторону печи, быстро проговорил, сам не знаю, услышали меня или нет:

- В другой день приду, сделаю вам другую, новую деревянную ложку на Тэт...


Изображение
Цветёт гречиха в северных провинциях Вьетнама

Аватара пользователя
tykva
Сообщения: 360
Зарегистрирован: 22 окт 2009, 10:48
Откуда: Ханой

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи, перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva » 31 май 2013, 06:00

Деревянная ложка у монгов в провинции Хажанг. Такую ж ложку делает Чу для своей школьной подруге Май.
muoi2.jpg
muoi2.jpg (114.03 КБ) 21154 просмотра

Аватара пользователя
tykva
Сообщения: 360
Зарегистрирован: 22 окт 2009, 10:48
Откуда: Ханой

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи, перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva » 31 май 2013, 06:49

Большое спасибо нашему админу Ozes за поправку текста. Спасибо Николаю Николаевичу за теплый отзыв.

Аватара пользователя
tykva
Сообщения: 360
Зарегистрирован: 22 окт 2009, 10:48
Откуда: Ханой

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи, перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva » 11 июн 2013, 05:31

В горах растёт полынь

До Бить Тхуи

Рассказ

Моя мать и маленький племянник Шинь встретили меня на перекрёстке, у подножья склона, ведущего к дому. Сам дом расположен на шаткой высоте. Стар и мал. Каждый раз, когда вспоминаю про мать, я всегда вижу в своём воображении этот шаткий дом с девятиступенчатой лестницей, откуда я делаю первые неуверенные шаги, начиная свою взрослую жизнь, и куда возвращаюсь, прячусь от бурь и гроз жизни.

Мои глаза затуманились. Я поспешила спросить: «Мама, мама, здорова ли ты? Боже, сколько я переживаю, не счесть!». «Если знаешь, что я здорова, то не вернешься, так ли, Зин?». «Прошу, мама, так не говори. Я вот только что приехала, если ты меня жалеешь...». Моя мать отвернулась лицом в другую сторону, замолчала. Выдох лёгок, но длинен, как холодный ветер, дующий прямо в мою грудь.

Шинь обнял меня за шею, уткнул свой мокрый нос в мою щёку: «Тётушка, бабушка страдает старческим слабоумием». «Перестань, нехороший!». «Правда же, так сказал мой папа».

Нас в семье у мамы и папы только двое – я, да мой младший брат Зан. Мой отец погиб на войне, когда мне было всего 10 лет. Моя мать больше не выходила замуж, осталась в доме мужа, ухаживала за свекровью, вырастила всех братьев и сестёр мужа, и нас. Моя бабушка умерла, все тёти вышли замуж, и дяди переженились. Я оставила родную землю, Зан вскоре женился и тоже уехал, в одночасье мать осталась почти одна-одинёшенька. К счастью, Зан женился на землячке, а когда родился маленький Шинь, то моя мама нашла утешение.

Моя мать шла впереди, ведя за руку маленького Шиня, медленно поднимаясь по склону. Я испугалась, разве её спина уже стала такой сутулой, на самом деле? Вот на чём время оставляет свой жестокий след, на её фигуре, без всякой жалости и замедления. Ноги тоже не слушались её, а восходящая дорога кажется ей длинней, круче и неровнее. Раньше, на этой же дороге, я ставила братика Зана на лист кокоса и тянула за собой, сбегая вниз с громким криком. Нередко падали, лицом ударились в землю, но не плакали. Однако бабушка знала, и за нас заступалась, не давала матери нас бить. Потом Зан скажет: «В этот раз я пожалел маму. У неё ведь отняли и право учить, и наказывать собственных детей». В этих словах прозвучал упрёк в адрес бабушки. Ведь наша бабушка была известна во всем краю Тачоонг жестоким обращением с невесткой. А сама всю жизнь прожила в дом старшей невестки, отказываясь переехать к другим сыновьям и дочерям.

Невестка моя вернулась с поля, в спешке спустила коромысло, полное рисом, под лестницу, поздоровалась: «Ой, ты вернулась, сестра Зин! Едва тебя не узнала. Становишься красивей, как цветок, тем и мучаешь наших парней». Улыбается она широко, показывая ямочки на щеках. Она моложе меня на 4 года. Когда она пришла к нам жить в невестках, местные парни пришли к нам в дом свадебную водку пить и попадали в пьянстве, не смогли уйти. Местные в Тачоонг говорят, что мой брат Зан образованный, поэтому её отец отдала свою дочь за него только за тридцать, на самом-то деле она может стоить все сто. Сто серебряных монет, сто килограмм курятины, сто килограмм свинины, сто литров кукурузной водки. Если жених не из богатых, то он будет трудиться до конца жизни, чтобы погасить такие долги. Когда невестка пришла в дом жить, я была рада, потому что, таким образом, в какой-то степени могу быть спокойна, оставив семью. Она, похоже, богом создана, чтобы быть невесткой в нашей семье, так как она похожа на мою мать, начиная с самых незначительных привычек в быту и в еде. Как будто у мамы появилась еще одна родная дочь. Я не послушалась, как она хотела. Я вырвалась из дома и ушла. Иногда в борьбе за жизнь на чужбине я устаю до такой степени, что хочу спрятать лицо на её грудь и плакать вдоволь. Однако все живу далеко от матери, ещё дальше и дольше.

В коромысле четыре крупных пучка риса, несмотря на тяжесть, невестка легко подняла на свои плечи, легкими шагами шагает по лестнице, оставляя девять ровных мокрых следов. Взяв пучок, она равномерно распластала рис для сушки на полу у конца двора. Там лежит на сушке уже несколько десятков таких пучков. "Много ли в этом году собрано риса, невестушка?». «Много. В этом году хороший урожай. Хватает на твою свадьбу. А ты... вернешься ли выйти замуж в горах, Зин?». «Поздно, никто уже не хочет жениться на 26-летней старухе. Остаюсь я в девках». «На высокое дерево сильный человек полезет, Зин».

Я внесла свои вещи в дом, взяла коромысло, пошла за невесткой на поле, помогая ей принести срезанный рис домой. Невестка идёт быстрыми шагами, не обращая внимание на колючие ветки, цепляющие её за икры. «В этом году все семьи оставили горные поля, пошли вниз обрабатывать водные. Даже клейкий рис там выращивают, новые сорта, сейчас можно битьём отделить зерна от соломы, как обычный рис. Но бабушка Шиня наставила выращивать клейкий рис старого сорта на горном поле, чтобы делать рис и пироги на полнолуние, и еще надо отложить в ожидании тебя...».

Скошенный рис лежит на поле. А когда высушится, лишь одного огонька хватит, чтобы всё стало чисто, готово к новому посеву. Вечер медленно ниспадает на тёмно-жёлтые горы и леса вдали. Ветры порывами дуют по горным склонам и долинам, развевая запах дыма из выцветших домов, появляющихся в стороне селения народности фула.

Чумазый мальчуган гонит большое стадо коз с горы. Проходя меня, он остановился, широко открыл любопытные добрые глаза. Я улыбаюсь дружелюбно, спрашивая: «Привет! Как тебя зовут?». «...». «Твой дом вон там у ручья?». Спрашиваю так, потому что когда проходила этот ручей, я увидела хозяйство - дом с сараями, стоящими рядышком. Мальчик ничего не говорит, издавая только робкие непонятные звуки. Он неожиданно подал в мою сторону пучок тёмно-зеленной травы, показал язык, повернулся и пошёл, звонко хлестал своим кнутом по воздуху.

Невестка тихо проговорила: «Немой. Возможно, ты уже не помнишь. Когда ты еще дома жила, он часто приносил рыбу продать маме. Сейчас он ночует в разных домах, по несколько дней. Ему около двадцати, но таким и остается, не растёт уже... Что он тебе дал? Полынь? Ух, так далеко пошёл, вот почему поздно вернулся...». И я только сейчас заметила знакомый терпкий запах...

Я замолчала. Зан удержал длинный выдох. На подносе тарелка с тушёной полынью кажется расплывчатой и размывается... У меня в подсознании зазвучали звуки потопной воды, все смывающей на своём пути из верхов вниз по течению. В ушах зазвучало тресканье на солнце сухой коры деревьев, одинокий жалобный зов детёныша-оленя, ищущего свою мать, и ветры, прошуршавшие по крыше. В том году, когда была сильнейшая засуха, я шла за матерью с двумя поленьями бамбука на спине, проходили мы две горы, до отдалённого места от Тачоонг полдня ходьбы, до места, где нашли воду, перемешанную с мхом в маленьком углублении среди камней.

Очень холодно было, ледяной туман падал на землю порывами. Утром выходишь и видишь, что вся зелень вокруг завяла. Тыква не успела дать плоды, уже высохла. Семена садовой горчицы мать рассеяла уже месяц как, но не дали они ростки. Без тыквы и горчицы зимой у населения в наших краях не было других овощей. Один день, второй, месяц..., в еде имеется только маниока с солью. Зан плачет. Бабушка за ним, а за ней и мать. Вечером того дня мать пошла в огород, взяла пучёк горькой полыни, а бабушка ей говорит: «Не стоит так поступать, мать Зин». Мать проговорила в нерешительности: «Думаю ничего. Раз коза её ест, то, наверно, и мы можем». Нет овощей в пище, у всех рот уже покрыт волдырями. Однако с давних времен у нас никогда не кушали полынь, её собирают и приносят в дом только тогда, когда в доме кто-то болеет. Её жарят на горячем камне и ставят больному под подушку.

Собранную полынь мать отварила, потом тушила с прокисленным рисом. Несмотря на кислый вкус риса и соль, полынь на тарелке остаётся горькая. Я постаралась и съела несколько ростков, а Зан от горького вкуса выплюнул сразу и заплакал. Однако от полыни мы выздоровели. Постепенно привыкли к горькому вкусу, чувствовали облегчение в кишечнике. Бабушка выложила её в пиалу и понесла к соседям. Односельчане последовали маме, собрали и употребили полынь в качестве зелени. Чем больше срезали, тем бурнее растёт полынь, вопреки засухе, несмотря на холодные ветры, шумно продувающие по земле. В полях, в огороде, под домом на сваях, где стоит пустой сухой глиняный сосуд для воды, везде растёт полынь, как дар от неба, в возмещении своей суровости.

Маленький Шинь уже заснул, показывая свой круглый животик огню. Мать взяла в руки недоделанную рыболовецкую сеть и продолжает работать, невестка варит кашу для свиней и очищает зерна собранного риса от соломы. Зан курит трубку. На печи каша уже закипела, когда мать начинает разговор: «Зан, скажи твоей сестре хоть слово. Ты же ждал её прихода домой». Невестка медленно говорит: «Ты ж работник местной власти, разговаривать с чужими ты мастер, что, так трудно говорить с родной сестрой?». Зан подвигал всем телом, с трудом выдавливает: «Зин приехала надолго же, завтра скажу. Дайте ей отдохнуть с дороги...». «Не, не на долго я. Приехала я лишь на несколько дней. У меня много дел там...». Зан всегда такой – не боится чужих, но всегда побаивается родную сестру. Ведь с детства я всегда властвовала над ним. Я так не хотела бы. Потому что у моего отца всего один-единственный сын, а он ведь старший в нашем роду...

Зан выговорил всё-таки, с трудом выложил всё, что хотел, временами украдкой смотрел на мать, однако она сохраняет неучастие к разговору. Оказывается, они с матерью находятся в несогласии, это, что ж, вечное несогласие старого и нового. Власти общины в настоящее время проводят у жителей местных селений агитацию нового образа жизни, гигиены, культурного быта, призывают изменить старый образ жизни и искоренить некоторые несоответствующие новому времени обычаи и привычки... Однако Зан, один из тех, кто должен идти вперёд, быть примером в этом, застрял на упорстве собственной матери, как будто споткнулся, застревая ногой, о порог в собственном доме. Трудно ему, трудно. Вот, не знаю, остаюсь я дома только на несколько дней, смогу ли я ему помочь.

Мать поторопила всех спать, открыла сундук и достала из него мой костюм, хранимый с того дня, когда я еще жила дома. «Помнишь ли, как правильно надеть?». «Да мама, но... такие постриженные волосы, как же надеть головной убор?». Мать сделала длинный выдох. «Знаю я, не могу уже тебя задержать дома. Высокие горы, дремучие леса не могут твои ноги задержать. После моей смерти неизвестно, вернешься ли ты в Тачоонг? За какого человека ты выйдешь замуж, Зин? Почему до сих пор ты его домой ещё не привела, хоть я могу ещё увидеть его лицо и руки? Или ты боишься, что твой парень презирает тебя, твою деревню? Смогу ли я принять при жизни чашку водки от зятя, посмотреть, эта чашка полна или нет...».

Я горько зарыдала. Уже давно так не плакала. Что скажу матери, когда я решила уехать, оставив родную землю ради своих страстных надежд, стараясь бороться, вырваться от тьмы и недоступности родной земли, от боязни быть «оцененной» как мать или невестки. Чем ещё могу оправдать свой поступок, так, чтоб она довольна была? Я тискала в своём объятии ее маленькое, холодное тело. Куда, мама, пропала твоя теплота, полнота живучести? Где твоя полная грудь, грудь вдовы? Где твои волосы, пропитанные ароматом риса, терпким вкусом полыни, солоноватым вкусом палённой лимонной травы?

Тихая ночь, слышно только, как вода течет в бамбуковом водопроводе. Не знаю, сколько раз Зан уже заменял эти трубки на новые с тех пор, как я покинула дом. Вдруг услышала я грустный крик домашнего геккона. Я вспоминаю отца со слезами на глазах. Когда был жив, он также держал дома гекконов. В дождливую ночь запустил нескольких пойманных гекконов под соломенную крышу, они там и остаются жить, не убегают. Бывало, их стая становится большой, до десяти особей, и такими наглыми стали, что ползали по порогам. А по количеству криков можно определить погоду завтра. Если это чётное количество, то дождь будет, а если нечётное – будет солнечно. Мой отец слушал, и согласно этому крику определял, что из домашних дел делать на завтра.

Вспыхнула пограничная война, наша семья начала эвакуироваться. Остался воевать вместе с местными партизанами отец. Когда военные действия временно закончились, мы вернулись домой, а отец погиб. Наш дом разрушен, домашние гекконы разошлись неизвестно куда. Бабушка со слезами сказала, что это они последовали за моим отцом. А этой ночью... снова закричали гекконы. Неизвестно, есть ли среди них те, которые были потомками тех, которые были тогда? Лежу считаю, считаю, так и не могу определить, количество криков их чётное или нечётное. А мать жалуется, что в последние годы погода капризная, урожаи тоже нестабильны.

«Зин, а Зин, не спишь ещё?». «Да, мама, что ты хочешь мне сказать?». «Завтра скажи Зану, пусть уходить жить в общинном центре, если не хочет дома жить». «Ой, нет, мама, что ты говоришь? Он не смеет так поступать». Мать проговорила дрогнувшим голосом: «Более шестидесяти лет я жила как ручей, вода вниз течёт. Скоро вот настигну реки, скоро отправлюсь за твоим отцом, а сын заставляет поворачиваться, вверх по течению течь. Он... твой брат Зан...». «Но я-то думаю, нет никакой там сложности...». «Это как нет? Или ты, Зин, с ним тоже заодно? Зин, многими поколениями у нас люди живут в доме на сваях, а под людьми живет всякий скот да птица. Вдруг твой брат захотел вывести буйвол в сад жить, так заболела буйволица, сколько не давала подсоленную воду, всё не может выздороветь. Гусей тоже выгнал в отдельное место. Утрами надо теперь их искать. Тут один, и там другой... И ты, и он, с малолетства сидели и спали на полу, а когда выросли до такого роста, вдруг принёс он домой мебель. Ещё говорит, что надо быть приличными хозяевами, когда придут гости. Что значит приличность? Что за приличность, когда гости хорошо одеты, но не разуваются перед входом в дом? Сидят они за столом, спиной к алтарю. Хлопают они по щекам детям, погладят им голову... А когда я начала говорить, то он ещё хотел снести этот дом, чтобы построить кирпичный дом с черепичной крышей. Я болела, велела ему зарезать козу, вызвать шамана, чтоб скорее выгнать злой дух, а он отказывается, заставил пить какие-то лекарства, одни пилюли красные, да зеленые... Вы, дети, теперь становитесь мудрыми, хотите вы следовать за низинными людьми. Мне не надо. У меня нет таких детей. Я тут умру». Худая грудь у неё чаще поднимается, застучало сердце быстрее, отрывистее. Она плачет без слёз. Старость уже унесла последние горькие слезы её жизни.

Долгое молчание, и мать слегка освобождается от моих объятий, осторожно поправляет одеяло на мне. Я встала, спрашивая: «Ты куда в такую ночь?». «Спи ты. Пойду я посмотрю на новорожденного буйволёнка. Попросила мать Шиня дать буйволице сухую половицу для утепления, но, кажись, забыла она». Вечером господин Тао из далёкого селения Нгамдангвай приходил, попросил платить аванс, чтобы купить буйволёнка, когда он подрастет. У него от рождения белая шерсть, у нас таких буйволов не используют в качестве тяглового животного, избегая как нехорошую примету. Но мать не хотела продать. Она жалеет буйволицу-мать. Очень долго просил гость, а мать всё не хотела взять его деньги.

Я никак не могу заснуть. Чем позже становится, тем холоднее. Это привычно для здешних мест. Несмотря на жару днём, которая может высушить солому толщиной в несколько ладоней, ночью всё равно холодно будет. Круглый год не расстаются с теплым одеялом. Вот тяжёлое одеяло, под котором я лежу, пахнет памятью. Когда собралась она замуж, моей матери было шестнадцать. Она сидела месяцами над ткацким станком, чтобы сделать это одеяло. А ведь кроме одеяла она должна была еще приготовить множества полотенец, шарфов и костюмов. Мать рассказывает – в первую брачную ночь очень холодно было, однако она наотрез отказывалась спать под одним одеялом с моим отцом. В конце концов, отец сидел у огня, курил свою махорку до утра. Мать вышла замуж, пришла в дом отца жить без приданного, так как мой дед – её отец - умер рано, она росла у дядя и тети. Бесприданная невестка должна жить тихо-смирно у печи, как кошка, с утра до ночи не сметь поднять лицо, не сметь кушать досыта, в восемнадцать лет стала она ещё худее, меньше ростом, чем когда вышла замуж. Моя старшая сестра родилась, но вскоре заболела воспалением легких и умерла, не прожив и месяц. Около десять лет прошло, пока я не родилась наконец...

В северных горных районах рано наступает зима. Когда первые жёлтые листья у персиков и слив отрываются от ветки, вода в ручье уменьшается. Течение в основном проходит под камнями. Ветры приносят холод гор и камней. Полынь становится сухой, корни уходят далеко-глубоко в затвердевшую землю, и становится темно-коричневой от жестокой заморози. Днями, порой неделями, не видно солнца, даже при полнолунии не видна луна. Это относительно свободное от работы время года. Девушкам остаётся только сидеть дома за ткацким делом у огня, щёки красны от тепла. На горных полях растёт только гречиха. Гречневые зерна не так вкусны, как кукуруза или рис, зато цветы красивы. Чем холоднее погода, тем красивее, насыщеннее цвет гречишных цветов. Вся гора, где поля одной семьи сливаются с полями другой, покрыта этими розовыми цветами, до неба длится. Со всего поля собираются порой несколько всего корзинок зерна, но все сажают, потому что она такая нетребовательная. Когда урожай кукурузы уже собран, зима начинается, гречневые зерна бросают на поле. От холода даже трава не растёт, но гречиха бурно развивается. Поэтому во всех хозяйствах сеют гречиху, чтобы зря не простаивали поля.

А когда слышится звук конских копыт возле дома, на грушах зацветают белые цветы, это весна наступает. Мужчины, взяв и повесив на пояс нож, выходят из дому в поиске крупных свиней, их покупают и режут на Тэт. Пришла весна, но холод ещё стоит до марта или даже апреля. Пастухи, когда выгоняют коров и коз на пастбище, не могут пока оставить дома тлеющий соломенный фитиль для разжигания огня, а от холода у всех кожа на лице трескается, красная.

Только земля начинает рыхлеть, коровы и козы наслаждаются свежей травой, и вода начинает течь по бамбуковым водопроводам. После Тэта целый месяц праздники отмечаются в селениях, одним за другом. На любом рынке большая толпа молодых парней и девушек, нарядно одевающихся, блестящих серебряными браслетами и кольцами. Мало покупок делают, главным образом любуются друг другом. В своё время мой отец также впервые увидел мою мать, когда она поправляла свою причёску на одном из таких рынков

Вернувшись, мать не легла в постель, а подошла к очагу, вздула огонь в печи, взялась снова починять рыболовецкую сеть. Свет огня играет на её силуэте, на седых волосах, на лицо, покрытом морщинами... Вдруг почувствовала я страх, откуда, не знаю, появляющийся. В уме явился ясный образ: открытый пустой гроб, приготовленный матерью к собственной смерти уже лет пять или шесть назад, возле которого, часто шаля, играли маленький Шинь с детворой. Это огромное каштановое бревно стоило трёх коз, Зан притащил его домой на буйволах...

Я вышла посидеть с матерью. Немножко погодя, когда петухи начали петь, невестка тоже встала, стала на цыпочки и достала плоскую корзиночку с солью, которая лежит сушится над печью, перемешала её. У нас в селении будет большой праздник полнолуния в этом июле. Даже в самых бедных семьях у детей будет новый костюм, в кухне готовят как минимум сладости из банана и баньгу, вдобавок к большой пароварке красного или пурпурного риса. В детстве, бывало, я заставляла маленького брата Зана уйти в далекие гуляния с ровесниками в Кхуойнам, играли в городки или вращающиеся волчки, а когда хотелось есть, мы заходили в любое хозяйство, и везде находились для нас сладости поесть. Обычно июль считается дождливым, однако в дни полнолуния всегда светло, солнечно. Мужчины заходят в гости попить водку у друзей, бывало, на несколько дней подряд.

Невестка напоминает: «В полнолуние этого июля ты должна приехать домой, Зин. Уже два раза ты не приезжала, мы наделали сладости, не смогли съесть. Если делаем мало, то бабушка говорит, вдруг ты приедешь, да еще с друзьями, вдруг не хватит, вот и добавим муки, добавим бананы... Ах...». Я посмотрела на мать. Хочу спросить, она только делает вид, что на меня обижается, а в душе всегда любит да жалеет свою дочь больше всех на свете, но мать, кажется, не обращает на нас внимание.

Раним утром, еще не видно человеческого лица, Зан уже собирается уходить, сказав на выходе, что на собрание в уездном центре. Он посмотрел на меня, желая сказать что-то, однако постоял в замешательстве и помолчал, ушёл. Рев мотора его «Минска» удаляется и затихает. Меня мучает это грустное лицо брата, который совсем недавно ещё со мной спорил за каждый кусок жареной маниоки. Говорят, хотят перевести его на работу в уездном центре, но он не хочет уходить из родного селения. Зан, в отличие от меня, тесно связан с местом, где родился. Так и не может переехать, несмотря на представленные возможности и шансы повыситься. Я жалею и чувствую благодарность к своему брату, так как он на себя взял всю ответственность перед матерью. Там в другом мире, я уверена, и мой отец будет доволен.

Шинь встал, лицо не помыв, взял меня за руку и потянул за собой вниз по лестнице: «Пойдем, тётя, гусей искать, а то бабушка ругает папу». «А где их искать?». «Я знаю где. Иди быстрее». Шинь бегом вёл меня к ручью, где упорно толчёт пестик в ступе под течением вода. Вся стая гусей там на самом деле собралась. Спят на одной ноге, а головой под крылом. Все закричали, когда их разбудили. В нашем селении во всех домах держат гусей вместо сторожевых собак. Два гуся хватит, можно уйти из дома, не закрывая ворота.

Как только мы согнали гусей до дому, моя мать уже ждет нас под лестницей в ожидании. «Кто разрешил тебя идти так рано, да рубашку не надевать, а Шинь?». Мальчик делает вид, что её не слышал, быстро проговорил: «Мы с тётей Зин пошли искать гусей ж. Хорошие, послушные гуси. Надо только сделать для них маленький шалашик у водопровода, бабушка. А, бабушка, - он запнулся немножко в замешательстве, – бабушка не ругай моего папу, не обижайся на него. Жалько ведь. Бабушка, прошу, головой покивай. Давай, покивай, как я делаю». Сказав, он несколько раз кивнул головой. Моя мать смотрит на мальчика, в глазах заиграли искринки, как будто заулыбалась. Шинь похож на моего брата как две капли воды, начиная с темной кожи, узких миндалевидных глаз до прядок вьющихся волос. Он по-настоящему является образом Зана лет двадцать назад... Кажется, мальчик старается, как может, чтобы разрешить то дело, которое его отец, как ни старался, но всё не может понять, как делать. И моя мать доверяет ему. Наверно, только потому, что пока он находится в её объятиях, служит соединяющим звеном между ней и детьми, которые хотят вырваться в дальние высокие полёты.

Под лестницей, где сейчас стоят моя мать и маленький Шинь, лежит очень большой камень. Отличающийся синим оттенком цвета, камень до такой степени большой, что на нём хватает места для десяти человек. Мой отец вытащил этот камень из ручья после зловещего полноводья. На этом камне я встретилась с отцом в последний раз, внимательно слушала его последние напутствия и горько плакала, не хотела отпустить подол его рубашки. Позже, уж не счесть сколько раз я стояла на том его месте, лицом к высокой вершине горы Тэйконлинь, покрытой густым туманом, и чувствовала теплоту, источник силы и живучести, чтобы продолжить делать свои шаги там, по жизни.

Солнце восходит. Красное, как огонь, оно предвещает жаркий день. Под таким солнцем достаточно сушить три дня рис, чтобы стал он совершенно сухими, и его можно уже хранить на этажерке над печью. Ежегодно, после сбора урожая, на этажерке, пристроенной по длине дома над печью, полным полно риса и кукурузы. Початки кукурузы свисают вниз, а на них лежат пучки риса. Если урожайным выдался год, то не успевают употребить весь предыдущий урожай, а уже можно собирать новый. Моя мать рассказывает, в старину, у бабушки с дедушкой стояли такие ёмкости с рисом, которые превосходили возраст младшего дяди.

Слышны звон и звук копыт. Это Немой угоняет коз на пастбище в гору. Он остановился у наших ворот, ждёт, когда моя невестка выгонит наших коз. Я сказала невестке: «Давай, я пойду с ним». «Да незачем. Он один справляется. И ещё, очень-очень далеко идти, Зин». «Дойду, сколько там дороги будет. Хочу найти горькую полынь». «Только за этим? Скажи, пусть принесёт. Зачем идти, зря силы тратить, устанешь».

Аватара пользователя
tykva
Сообщения: 360
Зарегистрирован: 22 окт 2009, 10:48
Откуда: Ханой

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи, перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva » 11 июн 2013, 05:34

Гора Тэйконлинь (провинция Хажанг)
tГўy cГґn lД©nh.jpg
Гора Тэйконлинь (провинция Хажанг), где происходит большинство событий и служит фоном почти всех рассказов До Бить Тхуи.
tГўy cГґn lД©nh.jpg (184.8 КБ) 21053 просмотра

Старинные чайные деревья в горах Тэйконлинь - фото Та Фыонга:
viewtopic.php?p=68464#p68464

Изображение

Изображение

ozes
Администратор
Сообщения: 76289
Зарегистрирован: 21 окт 2009, 19:27

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи, перевод Куинь Хыонг

Сообщение ozes » 18 июн 2013, 11:46

http://giaitri.vnexpress.net/tin-tuc/sa ... 40-p2.html

Презентация двух новых книг До Бить Тхуи в субботу 15 июня

Изображение

ozes
Администратор
Сообщения: 76289
Зарегистрирован: 21 окт 2009, 19:27

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи, перевод Куинь Хыонг

Сообщение ozes » 18 июн 2013, 11:46

Изображение

ozes
Администратор
Сообщения: 76289
Зарегистрирован: 21 окт 2009, 19:27

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи, перевод Куинь Хыонг

Сообщение ozes » 18 июн 2013, 11:47

Изображение
Постановка нового рассказа "Четырёхглазая коза"*


* По вьетнамскому обычаю животные с двумя контрастными пятнами на лбу, похожими на вторую пару глаз, считаются очень умными. Например, четырёхглазая собака Тыквиного дяди:

Изображение

ozes
Администратор
Сообщения: 76289
Зарегистрирован: 21 окт 2009, 19:27

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи, перевод Куинь Хыонг

Сообщение ozes » 18 июн 2013, 11:48

Изображение

ozes
Администратор
Сообщения: 76289
Зарегистрирован: 21 окт 2009, 19:27

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи, перевод Куинь Хыонг

Сообщение ozes » 18 июн 2013, 11:48

Изображение

ozes
Администратор
Сообщения: 76289
Зарегистрирован: 21 окт 2009, 19:27

Re: Рассказы писательницы До Бить Тхуи, перевод Куинь Хыонг

Сообщение ozes » 18 июн 2013, 11:48

Изображение

Закрыто

Вернуться в «Литература - вьетнамская и про Вьетнам»

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и 0 гостей

Поделиться: