Нгуен Нгок Ты. Рассказы - перевод Куинь Хыонг

Рассказы, книги, статьи, стихи, фильмы

Модератор: tykva

Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Нгуен Нгок Ты. Рассказы - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Перевод с вьетнамского Куинь Хыонг (tykva).
Редактор русских текстов - Ирина Винсковская (администратор Нят-Нам.ру, на форуме ozes).


Великолепные пеплы

Рассказ

Нгуен Нгок Ты

Изображение

Тогда была полночь, огонь горел очень высоко. Выше верхушки кокоса. Красные тлеющие хлопья пепла разлетаются во все стороны каждый раз, когда ветер раздувает костёр. Бамбуковые полена, вплетённые в стены, в жару скручиваются перед тем, как взорваться, как настоящие хлопушки.

На этот раз крыша не была покрыта черепицами, поэтому не слышно было, как они трескались. Огонь, кажется, горит спокойно. Непохожий на стог соломы, сгоревший однажды во дворе перед домом, который пылал очень бурно и быстро погас, пожар в доме супругов Там и Нян горел долго, очень долго. Свет от пожара виден в каждом дворе в селении Тхомром.

«Ты что, опять оставляла маленьких, чтобы туда побежать посмотреть? Сказал я тебе, ничего там интересного, чтоб в полночь бежать...». Муж проворчал, его речь сопровождает звук режущего опору качающегося гамака. Она изо всех сил давит банан сверху доской, чувствуя тупую усталость и боль в своих плечах. Сегодня, наверно, опять будет дождь, бананы лежат на сушке, ждут не дождутся солнца, уже начинают темнеть в пасмурную облачную погоду. В воздухе висит сильный запах бананового мёда, до такой степени, что у неё на носу, кажется, засахаренный след.

- Там сжигает собственный дом уже пятый раз, – она считает про себя на черных от банановой смолы пальцах.

- Каждый раз то же самое, нечего смотреть.

Нет, не то же самое же. Муж ведь никогда не видел ни одного пожара, поэтому не знает, что каждый раз костёр источает свой, отличительный запах. В нём запах сгоревших термитов, гниющих листьев или запах горелой пластмассовой подвески, верёвки, лесок или покрывающего крышу брезента. Она даже среди них различает запах сгоревших на черепичной крыше крыс, или личинки термитов и муравьев, а один раз там ещё был и запах варящегося риса, потому что Там поджёг дом газовой зажигалкой спереди как раз в то время, когда Нян сзади на кухне готовила ужин, у неё на кухне кастрюля с рисом начинала кипеть.

Она ясно помнит каждый раз, когда дом Нян горел, помнит, сколько длится каждый пожар. И пепел от них тоже разный, каждый раз его всё меньше и меньше становится, порой сметается в неполные две корзинки. После первого пожара от дома остались на оголённой земле каркас прогоревших опорных столбов и куски черных от дыма черепиц. Дом этот был довольно приличным, так как был общим свадебным подарком от родителей жениха и невесты.

Впоследствии, после огня от дома оставался только земляной пол, уже почерневший от обжига. Сам дом каждый раз становится всё проще и проще, скуднее, временнее. Нян смеется, говорит ей: «Рано или поздно Там сожжёт, так незачем строить прочный дом, зря это. Мы и так небогаты». И в ту ночь то, что сгорело в том пожаре, держалось только одним опорным столбом, не больше.

- Дом горел долго, самый длинный пожар был...

Она говорит, при этом снова напрягая больные плечи. Банан сплющился под давлением, как распластавшаяся ладонь. До неё доносится запах рыбы в волосах мужа и трудноуловимый запах солнечных лучей в них. Завтра он уедет, но этот знакомый запах останется на гамаке на неделю дольше, её замучает до невозможности.

Она часто рассказывает ему о пожарах, учинённых Тамом в его собственном доме, потому что муж никогда туда не бегал, даже если все рыболовецкие лодки лежат на причале, и муж дома. Беспричастен и равнодушен он, как будто супруги Там и Нян никогда не были их соседями, друзьями. Несмотря на это, она всё-таки думает, что муж хотел бы знать, как и что Нян делает после каждого пожара, когда очередной дом у неё превращается в пепел.

- Нян не плачет, она была холодна и спокойна...

Поискав, вынула из пепла старые кастрюли, уцелевшие от пожара, Нян пошла по деревне, попросила по щепотке риса у соседей, собрала оставшиеся во дворе щепки и ветки, она варит рис. Прежде всего надо наесться, а затем жить дальше. Там никогда с ней не ел. Уже сыт огнём, удовлетворен, он не чувствует голода. Он спал, проспав и следующий день. Лежит, где падает, в любом месте, как попало.

Нян никогда не просила у неё риса, но однажды попросила продать несколько листьев водного кокоса. Она сказала, что между друзьями ничего не продается и не покупается, она ей даром даст, да ещё там несколько деревьев, которые растут у дома, возьми и их. Нян, собрав с мира по нитке, выстроила гнездо, куда супруги могли бы хотя бы входить и выходить. А она, посмотрев Нян вслед, на листья, которые Нян тянула за собой, половина их скользит по земле, никак не могла удержать мысль об их конце – пеплы. Если этот смысл выразить в словах, произнеся их, то люди винили бы её в нехорошем предсказании. Однако в этом селении Тхомром кто не знает, что Там целыми днями пьян, и пьяный он очень часто обижается. Обижается, потому что Нян из-за усталости уже заснула, не ждала его у порога, потому что соседская собака так громко лаяла, потому что Там думает «она меня презирает», или потому что корни того дерева высоко растут над землей, и он упал, застряв в них ногой.

- Если б мог плакать, я б дом не сжигал. - Оправдывается Там с самым добрым выражением на трезвом лице.

Свекровь говорила Нян, уйди ты от этого Богом проклятого пьяницы. Если хочешь остаться, живи со мной, коли хочешь выйти замуж, я зарежу свинью от радости. Нян на это, Бога призывая, отвечала, если уйду я, кто будет строить дом, чтоб он сжигал, вдруг сожжёт дом у соседей, неудобно же. Старуха делает длинный выдох, как лекарь, что стоит перед неизлечимым пациентом, после того, как напутствовал родных постараться сделать всё возможное.

С того дня, как узнала, что мужа может обидеть самая мелочь, Нян собрала всё, что она считала необходимым, отдала на хранение знакомым, чтобы, когда огонь начинается на крыше, ей достаточно было схватить с собой заколку для волос, убежать из пожара, найти место поудобней, сесть и смотреть на Тама.

Однако в его глазах пылает только великолепие пожара. Нету ей места. Как и все мужчины в местных деревнях, после свадьбы они видят свою жену только несколько месяцев, от силы несколько лет. Стоя на ногах или на коленях, на приемлемом расстоянии от огня, Там с такой увлеченностью, с такой страстью любуется пожаром, пока жадные красные языки не съели до последнего куска дерева. Это выражение лица принадлежит другому человеку, а не бедному, много претерпевшему Таму. Соседи в первый раз ещё помогли спасти дом, воду приносили, а потом, видя увлеченность мужа огнём, а жены – любованием своим мужем, оба как бы не жалеют дом ничуть, то всем надоело помогать. «Что за люди, опустившиеся на самое дно, не беспокоятся о своей бедности, зажгли дом для любования, что за люди такие?».

Она же приходила смотреть пожар как на театральное представление. Спектакль падших людей. Когда Ти была маленькая, она брала её с собой и несла спящую дочку на руках, она там на пожаре оставалась до самого конца, пока огонь не погаснет. Великолепный свет пожара производил на неё сильное впечатление даже несколько месяцев спустя. Она воображает себя на месте Нян, которая так жаждет взора мужа, жаждет, чтоб муж её заметил.

Она с мужем, и Там с Нян поженились в одном и том же году. Сперва Там и Нян поженились, 27 февраля. Она эту дату помнит, потому что в ночь накануне, после посиделок на девичнике в доме Нян, она вместе с мужем (тогда он мужем ещё не стал) пьяные шли, шатаясь, с факелом по деревенской дороге. Он неожиданно остановился, посмотрел на неё безумным взглядом. Его глаза загорелись таким безумным огнём, когда бросил он факел в реку. Огонь погас в тёмной черной воде. Он решительно толкнул её к стогу соломы и зарыл между её ног свою горячую страсть.

В этом году ей было семнадцать. Узнала, что беременна, только четыре месяца спустя. С той страстной ночи на соломе до того, как живот у неё вырос неумолимо, он с ней не встречался. Уехал с рыбаками от устья Ганьхао. Надоели ему поля, тянется к морю, говорит. Твёрдо, как сказал клятву. Как совершил побег. Однажды его мать попросила вестника, отозвала его домой срочно. На собственную свадьбу. Живот у неё уже очень большой. Он, наверное, потратил много времени, чтобы вспомнить, про кого говорит мать, вспомнил ту ночь, пьянство, утонувший факел в реке, и куски соломы, щекотно касающиеся бедра.

На свадьбе она должна входить в дом через задний вход. Маленького роста, молоденькая невеста не может скрыть круглый живот. Единственное, что изменилось в её жизни, это то, что она перешла жить в дом мужа, помогает свекрови сушить бананы на продажу. Муж уходит в море. Она служит связующим звеном между ним и родным селением Тхомром, рассказами в дни маловодия, когда муж возвращается домой. Хм..., в тот день, когда она родила маленькую Ти, было полнолуние, лёжа в лодке по дороге в медпункт, она всё боялась, что родит прямо в лодке. Маленькая Ти была тихой, хорошо кушает, лежит себе и смачно сосет свой палец. Она волнуется, что старая свекровь страдает старческим слабоумием, ведь на днях взяла да капнула керосин внучке в глаза, девчушка чуть не ослепла. А Нян родила второго ребенка, после тяжелых родов умер он. Она приходила навестить Нян, видела, как она лежит и корчится, не обращая внимания на полную грудь и мокрую от молока рубашку. А Там начал часто пить.

Рассказывает она, рассказывает, как попало, как бы без цели, без связи, что помнит, то и рассказывает. Как она ночами никогда не задумывалась в пустой постели, что рассказать – то, что больше всего она хотела бы, чтобы он знал. Ведь эти её рассказы заставляют мужа хотеть вернуться домой, чтобы их послушать. Бывало, уже несколько раз она надеялась, что некоторые из её рассказов заставят мужа посмотреть на неё взглядом с такой страстной любовью, как в ту ночь, когда она не вскрикнула, когда голая спина утонула в шершавой соломе. Она не вскрикнула, только встала, сама отряхнула солому из волос, сама застегнула все пуговицы на рубашке и молча пошла домой. Сидя на ветках карамболы, когда очень хотелось съесть кислое, она снова и снова наслаждалась этим горячим взглядом, даже зная, что он не принадлежит ей, и он такой горячий не для неё.

Однако, это не мешало тому воспоминанию, когда в ту ночь её тень целиком отразилась в его глазах. Это воспоминание и удерживало её от рыдания, когда отец заставил её лечь ничком на лавке и хлестал всем, что попало ему в руки. Тогда животик уже не позволял ей лежать ровно на твёрдой деревянной плоскости, голова и ноги приподнимаются, всё тело потом ныло от побоев.

И она никогда в своей жизни уже не увидела этот взгляд мужа вторично. Даже когда она рассказала мужу, что у маленькой Ти скоро появится, наверное, братик, потому что очень сильно ворочается у неё в животе. Даже тогда у мужа глаза холодные, безучастные. Каждый раз после долгосрочной рыбалки в море муж приезжает домой, его качающийся гамак режет опору, грызёт ночь. Она мужу рассказывает свои рассказы только лишь с желанием, чтобы в доме хотя бы звучала человеческая речь, чтобы в доме жила настоящая семья, где женщина разговаривает на пустые темы, мужчина плюёт тягучие плевки, а дети смеются. Свекровь заболела воспалением легких, пролежала в медпункте целую неделю. Учительница выбрала маленькую Ти на конкурс по каллиграфии в общине. У маленького Ланя уже появились шесть зубов. А в тот день, когда Нян вытащила свою дочь из канала, Там занимался сбором риса. Прибежав на крик людей, он толкнул её на землю, ногой так и пнул ей в живот, и держал в своих руках безмолвное тело умершего ребёнка, отказываясь отпустить.

Иногда она чувствовала отчаяние, это когда она уже не знает, что рассказать мужу. А он лежит себе на своём гамаке, как будто свёртывается в кокон. Скучна же жизнь в этом селении Тхомром, где мужчины топятся в водке и заботе о заработках и затратах на болезни детей, а женщины, не поднимая лицо, занимаются заплатками всех дыр и прорех в доме. Нян мало показывается на улице. Она даже не может рассказать мужу, как Нян выглядит, полна она или худа, бела или черна её кожа, одета она аккуратно как прежде, или прохудилась её одежда, улыбается ли она.

Дошло до того случая, когда Там учинил первый пожар. До сих пор говорят о том пожаре, как важном событии в селении Тхомром, ведь даже на войне не было такого большого пожара. Дотла. Ничего не осталось. Последующие пожары такого впечатления не производили, потому что привыкли. Пожар всколыхнул местную жизнь только один, первый раз. Только она о них заботится, только она знает, что пожары не похожи друг на друга.

Нян ходила по деревням, везде, если увидит дерево, из которого можно было бы сделать опору или столб, сразу тащила домой, скидывала в пруд в ожидании очереди, когда понадобится. Все эти детали она рассказывала мужу много раз, и труднее всего для неё при этом сохранить спокойное равнодушие. Там, как обычно, бродит по селению до полночи, пьяный обижается, ругает всё и всех, от отплывшей от причала на отцепившейся цепи лодки, бранит светлячков в небе и солому под ногами.

- Однако после этого пожара Там уже никогда не будет дом сжигать.

Она сказала эту фразу, стараясь спрятать сожаление в голосе – ведь с этих пор уже не будет пожаров, чтобы о них рассказать. А это, кто знает, вдруг означает, что к ней не вернется муж. Чистя мозолистые руки в боли и облегчении, в бессолнечной жаре, в тихой напряженной атмосфере всего селения Тхомром в знойный полдень, в жужжании пчёл, прилипающих к банановому мёду, с ощущением, что ножницы вот-вот отрежут тугую нить, которая удерживает бумажный змей в его полете, она рассказала мужчине в его коконе последнюю деталь:

- Нян не убежала из пожара как в прежние разы, дорогой!...
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Нгуен Нгок Ты. Рассказы - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Травести

Нгуен Нгок Ты

Рассказ

Диеп родилась маленького роста. Она начала карьеру актрисы театра кайлыонг с 16 лет, но до сих пор играет только детей. Глядя на себя в зеркало, говорит: «Да, я ростом-то маленькая, а лицом уже взрослая». А на сцене как запоёт звонким, чистым голосом, все увидят, что она – по-настоящему малолетняя девочка.

Когда она только что вступила в труппу, руководитель, а он же – постановщик пьес, после прослушивания дал ей роль Нги Суан в пьесе «Фам Конг и Кук Хоа», в которой артист Линь Лонг играл Тан Лыка. Уже шесть лет, и до сих пор на сцене в разных пьесах она называет Линь Лонга отцом. Грустна она от этого.

Вернулась она домой к бабушке и дедушке в родную деревню Вамкосыок. Легла на гамак, жалуется: «Бросить ли мне сцену, уже надоело мне играть детей, дедушка!». Дедушка стар, и бабушка стара. Дед говорит: «Хорошо ведь играть детские роли. Подумай, пьеса без Нги Суан, которую мачеха бьёт и заставляет ухаживать за утками, детям не понравится. Надо же кому-то играть детей для детей...». Бабушка тоже хочет сказать что-то, но замечает, что Диеп уже заснула на гамаке. Она промолчала и молча продула дымовую печку, так, чтобы дым заполнил маленький дом и прогнал комаров.

Диеп жила с бабушкой да дедушкой с малолетства. Когда ей было десять, её отец ушёл и не вернулся домой. Родные со стороны отца иногда весточки шлют, его ища, но она не уделяет им внимание. Когда ей было двенадцать, её мать ушла из дому зарабатывать на жизнь, как говорят, торговкой на пассажирском корабле Кханьхой, и вскоре вышла замуж. Диеп начала ходить в школу. Сначала в первом классе учитель Нам приходил к ней домой, вставал за спиной, брал и водил её руку, чтобы научить её писать буквы. Затем её так стала учить бабушка, и однажды Диеп заметила, что рубашка на груди у бабушки, где она прикасается к её спине, мокрая от пота. Диеп жалела бабушку. Бабушка необразованна, тяжело ей учить её грамоте, но учила она её многому в жизни. Зная, что Диеп любит креветок, бабушка всех, которые попадали им в сеть и в другие снасти, готовила для неё.

Старательно внучку кормила бабушка, но Диеп так и не росла. Слишком горячая у неё плоть. Однажды бабушка спросила:

- Тоскуешь ли ты по матери?

Диеп отвечает с легкостью:

- Нет, зачем тосковать, бабушка. Мать любит своего мужа больше, чем тебя и меня.

Заметила, что у бабушки на глазах выступили слезы, и после этого раза Диеп всегда отвечала, что грустит она по матери, тоскует о ней. Мать редко-редко навещала её. Однажды она была беремена, а в другой раз – с маленькой дочкой на руках. А когда Диеп поступила на работу в труппу, то больше не встречалась с матерью. И никогда о ней не вспоминала. Она считает своё равнодушие наказанием для матери. Странно подумать, в жизни часто говорят, что ругань и драки разрушают любовь. Но вот и равнодушие тоже.

Ещё тогда, когда жила с дедушкой и бабушкой, у Диеп сложилась привычка рано вставать, готовить чай и пить одной. В труппе, накануне спектаклей и после, ложилась спать насколько могла поздно, однако утром, как слышала крик петухов, Диеп уже вставала, заваривала кипяток и, поискав тихий укромный уголок, где дует лёгкий ветерок, готовила себе чай в одиночку. Её чай крепкий-крепкий. До такой степени горький, что вяжет на языке. Она объясняет старость на своём лице именно тем, что такой чай пьёт. Пьёт и задумывается. Уже в десять лет она вместе с дедушкой научилась употреблять крепкий горячий чай. Она от дедушки приняла и задумчивость при чаепитии. Никогда не выпьет чашку чая одним залпом, всегда маленькими глотками. В ожидании рассвета она задумывалась над десятью годами своей жизни, затем задумывалась над пятнадцатью и сейчас она задумывается над своими двадцатью двумя годами.

Диеп любит театр кайлыонг и потому выбрала карьеру актрисы. Бабушка не отговаривала. Она только сказала: «Хочешь хорошо играть, надо сперва хорошо жить. Хорошо проживёшь свою жизнь с чувством, сможешь играть любую роль». Бабушка стара, и каждое её слово ей кажется мудростью. Диеп начала свою карьеру в труппе маленького провинциального театра. Главные женские роли меняются, но на её детские роли никто не претендовал. В пьесах старый писатель-сценарист часто выдумывает любовь, ошибки, проступки, разлуки и хэппи энды. В таких пьесах много детских ролей. При счастливой встрече после разлуки ребёнок всегда прибавит счастья главным героям. При счастливой развязке конфликтов между свекровью и непризнанной невесткой легче всего из уст прелестной девочки вырвать обращение «бабушка». Диеп думает, в будущем, когда станет совсем старой и ей уже не играть такую девочку, она вернется домой, выйдет замуж и споёт колыбельные песенки своему ребёнку. И все же боится, что не сможет оставить свою выбранную профессию-карму.

Однажды труппа выступала с гастролями на канале Тхомай, она по привычке сидела одна с чашкой чая, раздумывая над семнадцатью годами своей жизни, и увидела бледную женщину с ребёнком на руках, входящую во временный брезентовый шатёр-театр. Та со слезами на щеках трогала каждую занавеску, каждую доску, из которых сложена сцена. Оказывается, это была бывшая певица, прима-актриса Хонг Ли, которая в прошлом году покинула труппу. Ли спустилась посидеть на корточках прямо на полу рядом с Диеп, приняла чашку чая и спокойно выпила, как будто уже привыкла ко всему горькому горю в этой жизни. Она ничего не говорила, только улыбалась, а когда наулыбалась, то начала плакать. А когда наплакалась, сказала: «Диеп, можешь ли посмотреть за малым на минуточку, я побегу купить ему молоко». Сказав, так быстро вышла, что Диеп не успела сказать, что лавки же ещё не открыты в такую рань. Выпила Диеп три чайника в ожидании Ли, но она не вернулась за сыном. Ребёнок плачет. Все поднялись и пришли к выводу, что Ли бросила своего сына. Кому... Почему так странно, легкомысленно и необдуманно поступила... Мужчины не могут же принять ребёнка, все боятся, что заговорят, как будто это его незаконнорожденный. Женщины не могут принять ребёнка, потому что с ним не смогут продолжать карьеру. Вдруг зрители узнают, что у этой актрисы, которая вечерами на сцене играет королеву Зыонг Ван Нга, днём на руках маленький ребёнок, и не захотят спектали смотреть. Диеп взяла на руки хилого малыша, сказала:

- Да ладно, я буду его кормить и растить.

Таким образом она стала матерью маленькому Бо. Матерью в семнадцать лет, а внешностью выглядит она ещё моложе. Она думает, когда выйдет замуж, то попросит дедушку придумать красивое имя для Бо, сделает ему новое свидетельство о рождении. Принесла она маленького Бо домой, попросила бабушку с дедушкой за ним смотреть и растить. Её не поругали, наоборот с радостью приняли ребёнка. А когда Бо стал немножко крепче, она его взяла на гастроли. Быстро же растёт малыш, становится сильным и крепким. Она берёт его на руки, как кошка несёт крысу. А когда Бо начал говорить, то всякого мужчину называл «папой», что заставляло смущаться всех мужчин в труппе. К этому времени, говорят, Хонг Ли стала звездой в городском театре под псевдонимом Тхук Куен. Тхук Куен написала Диеп письмо, в котором говорилось, что она вынуждена была бросить на Диеп ребёнка, ради своей карьеры взвалить на Диеп свои трудности, и пообещала потом достойно ей отплатить, после того, как достигнет большого успеха. Диеп о возмездии не думает, она только ещё больше грустит после этого письма. Она ведь думает, что в театральном искусстве успех похож на дом, насколько собственных сил хватит, такой дом и построй. Ради успеха если надо так много пожертвовать, то жаль, очень жаль артистов. В жизни ещё никто с ней не торговался таким образом, она тоже не называла цену никому. Она отличается маленьким ростом, нет и метра с половиной, на сцене достигает она только по грудь другим артистам, маленькие ступни, круглое лицо делают её маленьким ребёнком. Именно из-за такой внешности всю жизнь она никогда и не мечтала играть взрослые, серьёзные роли, как королева Зыонг Ван Нга. Ведь бабушка учила, всё, что тебе принадлежит, само достаётся, а за то, что не принадлежит тебе, зря не борись.

Поэтому настал день, когда Диеп было жаль, очень жаль, но не может она больше бороться за право остаться матерью маленького Бо. Карьеру опять провалила звёздная актриса Тхук Куен и снова она стала простой певицей Хонг Ли. Ли искала встречи с Диеп, просила забрать назад маленького Бо, говоря: «Он и является последней моей надеждой и опорой в жизни, Диеп». Сидит Диеп молча, не улыбаясь, не говоря, не плача. Попробуй она заплачь, так сразу скажут, что она играет на жалость, она-то ничего не знает о своей матери, откуда она может знать материнство. Вот такая зыбкая граница между жизнью и сценой. Её милое лицо состарилось от крепкого чая, с тех пор старится ещё от какой-то неопределенной причины.

Труппа приехала на гастроли в её родную общину на два представления. В первую ночь была постановка на социальную тему, в пьесе Диеп играла свою роль. Но на следующий день труппа показывает спектакль «Холодная ночь в заброшенной пагоде», в которой одни драки, любовь, ненависть да пагода, поэтому нет в этой постановке детских ролей. Диеп свободна, и вдруг захотела она найти мать, посмотреть, как она, грустит ли мать без Диеп, как Диеп без маленького Бо. Диеп поехала в Ратьжонгонг в посках матери.

Её мать переехала в ту деревню жить с новым мужем уже два года назад, Диеп же впервые приехала сюда. Она спрашивала у местных, где живёт госпожа Бай Тхо. Никто не знает такую. Она старательно описала внешность матери, вот она такого роста, худенькая, с длинными волосами, сложенными в пучок (и думает про себя, вдруг она уже отрезала свои волосы...). Никто не знает такую госпожу. Думает Диеп, думает, с трудом вспомнила фамилию отчима, мужа матери, и одна торговка показала ей дорогу к дому. На вопрос Диеп, далеко ли идти, торговка отвечает: «Да пройди только чуточку».

Её «чуточка» заставляет Диеп пройти несколько кокосовых садов, три бамбуковых моста да ещё одну дамбу. Вечереет. Маленький дом стоит в одиночку после высокой, неровной возвышенности, сложенной из илистой земли, поднятой со дна канала. Диеп стоит, спиной прислонилась к высокому дереву с крупными золотистыми соцветиями, смотрит на дом с желанием сразу возвратиться назад в труппу. Но именно в эту минуту из дому выбежала худая до того, что кости все видны из-под кожи, собака, а за собакой бежала маленькая девочка, а за девочка – маленького роста худая-худющая женщина.

Женщина кричит на собаку, она полаяла ещё несколько раз и нехотя убежала в дом, низко держа хвост. Диеп не удержалась, зовёт:

- Мама!

Ведь эта женщина – её мать. Она подходит к Диеп, остановившись в метре от неё, близко-близко, посмотрела на неё, воскликнула:

- Диеп! Ты ли?... Ой боже, проходи в дом, в дом.

Там она остановилась в неожиданности, не зная, что делать. Маленькая сестра Диеп, которую зовут Жау, взяла её за руку и затащила в дом. Поискала и зажгла лампочку. Старая керосиновая лампа, в которой фитиль опускается уже низко-низко, а керосин почти уже закончился, озарила дом ненадолго и вот-вот погаснет. Мать велит маленькой Жау долить в лампу керосин, а сама ходит туда-сюда по комнате, села на край лавочки, которая служит одновременно кроватью, снова поднимается и снова ходит туда-сюда. Диеп спрашивает: «Где твой муж?», она отвечает, что ушёл в море. Посмотрев на уже выпятившийся живот у матери, Диеп спрашивает, когда она родит этого ребенка, на что мать смущённо отвечает: «Не скоро, третий месяц с чем-то...». Тут в разговор вмешивается Жау: «Много кислого кушает мама, даже зелёный тамаринд...». Мать кричит на маленькую, велит сидеть молча. Диеп посмотрела на сестру, грустно улыбается, а мать смотрит на Диеп, и улыбка у неё ещё грустнее.

Диеп остаётся переночевать у мамы. Жау уехала в общинный центр, смотрит спектакль, Диеп дала ей билет. Дома мать с Диеп, каждая лежит на своём гамаке. У Диеп с мамой не было много тем для разговора, и они вдвоём тяжёлые выдохи делают. Мать поинтересовалась у Диеп о её любовных делах. Диеп рассказывает матери, что в труппе у них в театре есть актёр по имени Фунг Хоанг, который влюбился в неё. Фунг Хоангу доставались одни маленькие, второстепенные роли, если выпадет ему играть отрицательного персонажа, то он всегда делает глуповатый агрессивный вид. Диеп говорила ему: «Ты так играешь, что зрители не боятся злодея, они только смеются. У злых людей лицо не такое. Посмотри на злых. У некоторых лицо такое, даже улыбчивое...». Хоанг послушался, с тех пор играет по-другому, и понравился всем, его даже хвалят, говорят, что играет он с глубиной души. Поэтому Хоанг ей был благодарен, он её зауважал за этот совет, и постепенно чувство переросло в любовь. Однажды Диеп ему сказала: «Если ты на самом деле меня любишь, то сегодня же, после спектакля, когда занавески ещё не совсем опустились, зрители ещё не успели уйти из зала, скажи в громкоговоритель, что меня любишь». Диеп вздумала так сказать для веселья, на самом деле она считает, что никто так не объясняется в любви при всех зрителях, однако Хоанг пообещал, не раздумывая.

Как раз в этот день главный актер Линь Лонг поехал навестить невесту куда-то, до начала выступления не успел приехать, и Фунг Хоанг его заменял. Оказалось, Хоанг играет ещё лучше Линь Лонга, зрителям так понравилась его игра, что бурные апплодисменты никак не кончались. Диеп играла в этом спектакле роль его дочери. Хоанг так и не смог выполнить обещание публично сказать «дочери», что её любит. Диеп от этого тоже грустна не была.

- Бабушка учила меня всех прощать, мама!

Закончила свой рассказ, так сказав, Диеп. Мать и дочь подождали прихода Жау и только после этого легли спать. Жау сказала сестре: «Ложись ко мне спать, хоть на одну ночь». Ложиться к ней спать значит ложиться спать с мамой. Жау лежит посередине, Диеп с одной стороны, а мать с другой. Жау сказала: «Я послушала на радио провинции Хаужанг песню «Вчерашней ночью мне снился Дядя Хо». Такая красивая песня. Это твой ли голос?». Диеп засмеялась, качая головой: «Среди певиц много таких, которых зовут Диеп. Есть Хонг Диеп, Чук Диеп и ещё другие... Не я, не я это». Маленькая перескочила на другую тему: «А ты какие роли играешь?». Диеп сказала ей, что одни детские роли. Жау ахнула, как будто открыла Америку в этой маленькой постели: «Ах, так вот почему на спектакле я никак не могла тебя узнать на сцене! Ты же маленького роста. Ах, какие милые дети на сцене...». Мать сказала Жау спать и делает вид, что тоже спит. Диеп хорошо знает, какие позы люди принимают, когда спят, и подумала, если ещё не спит, то зачем делает вид, трудно же ей... Однако неизвестно, когда появились такие расстояния между матерью и ей – если мать сидит у одного конца лавочки, то Диеп сядет поодаль, у другого. Если мать во дворе перед домом, то Диеп старается находиться в заднем дворе. Нету близости, как будто они совсем не родные, как будто не были матерью и дочерью и одна не родила другую. Бабушка как-то говорила, что она также учила мать, как учила и Диеп, но мать не такая, как Диеп, восприимчивее была она (это только так думает бабушка). Бабушка также учила мать прощать всех. Но мать обижалась на отца, поэтому в жизни встретила того, кто немножко похож на отца и сразу же вышла за этого человека замуж. Вышла без любви. Поэтому с тех пор, как ушёл отец, мать уже три раза выходила замуж. Поэтому видела Диеп, что мать страдает, как будто видит она всё время того человека, который ей изменил. Мать Диеп избегает, и постепенно Диеп тоже отдалилась от матери. Диеп расправила свои волосы на подушке и очень долго не могла заснуть.

Не дождавшись утренних петухов, Диеп встала вскипятить воду, чтобы чай заварить. Мать тоже встала, волосы свои укладывает в пучок. От её шевелюры остались реденькие волосы, для прически она использует накладные локоны.

Диеп ещё помнит, как в детстве она боялась таких локонов. Но когда поступила на работу, привыкла к локонам и парикам. Ведь актеру надо брать и накладывать много чужого на себе, чтобы исполнить роли. Приготовив чай, Диеп пригласила мать к ней сесть на лавочку, пить чай перед домом.

С этого места, не было бы этой земляной возвышенности, Диеп могла бы увидеть торговые лодочки, проплывающие мимо дома на рынок. А сейчас слышно только шум ветра на канале, шуршание кокосовых листьев над крышей. Диеп спрашивает мать:

- Мама, сколько тебе лет?

- Стара я, стара...

- Если так, то полюби же отчима.

Мать молча улыбается. Грустно улыбается. Глубоко вдохнула. Как будто что-то хотела сказать.

- Я отдала маленького Бо его матери, мама. И очень грустила. А была грустна ли ты, как я сейчас, когда оставила меня бабушке?

Мать ответила Диеп глубокими выдохами. И спросила после долгого молчания:

- Бабушка учила тебя прощать всех за всё, так можешь ли ты меня простить?

Диеп молчит. Это, наверное, мать понимает. Это она спрашивает просто так, но понимает, что Диеп приехала сюда ведь не для пустых разговоров, не для того, чтобы рассказать ей про маленького Бо. Приехала Диеп сюда, потому что Диеп вспомнила про мать и пожалела мать. Когда начала она думать о матери, это значит, что она начала её любить. Диеп там сидит, смотрит в ночь, которая похожа на древнюю старуху, медленно проходящую, опираясь на палку, и думает о бабушке, о том, что она, наверное, непомерно будет рада, когда узнает, что Диеп зашла навестить мать.

Диеп говорит:

- Mама, завтра утром скажи Жау, пусть пойдет со мной в труппу. У меня осталась полная корзина одежды маленького Бо. Она тебе принесёт, и когда братик родится, уже готова для него одежда. Соглашайся, мама.


Изображение
Театр кайлыонг
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Нгуен Нгок Ты. Рассказы - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Солнце светит на ступеньках за спиной
“Уходя, не поворачивая головы...”

Рассказ

Нгуен Нгок Ты

В первый же день после школы Банг возвратился домой с промокшими книгами и тетрадями, сам весь насквозь мокрый, вся одежда испачкана грязью. Бабушка повздыхав, Бога призывая, сказала: «Это потому, что твой отец беспечен, нехорош...». Банг сказал бабушке: нет, не то. Это потому, что дорога скользкая, вчера был сильный дождь.

В десять лет Банг вместе с друзьями-односельчанами охотился на полевых крыс, один из них случайно порезал ему запястье, кровь пошла струёй. Бабушка повздыхав, Бога призывая, сказала: «Это потому, что твой отец безответственен, бесчувственен...». Банг сказал бабушке: нет, не то. Это по ошибке неопытный Кео не различил мою руку и крысу.

В шестнадцать лет Банг пошёл в лес по дрова, нечаянно промахнулся топором и отрубил себе мизинец на ноге. Бабушка, стуча кулаком в грудь, кричит: «Ой Боже, ты посмотри, его отец ещё является человеком, или нет?». Банг сказал: нет, не потому. Это потому что он, Банг, слишком остро заточил топор.

Сейчас Бангу уже двадцать два года, шрамов и царапин на теле – не счесть. Бабушка говорит, что его отец должен нести ответственность за все эти раны и боль. Однако отец собственноручно не причинил ни одной из них, поэтому Банг никак не может возненавидеть своего отца настолько, сколько хотели бы мать и бабушка. Иногда он от этого грустит, потому что именно этим заставляет мать и бабушку разочаровываться.

Когда рожала Банга, мать его тоже разочаровалась до изнеможения, потому что по дороге к медпункту родила его прямо в лодке. Бледная от потери крови, она выдохнула: «В доме и одного блуждающего хватит, зачем ещё и этого?». Этим «блуждающим» является его отец, который в тот день на своём тракторе пахал поля в общине Донгонглон. Отец вернулся домой, когда Бангу уже исполнился месяц. Он подкрался к шевелящемуся малышу на циновке, смеясь: «Ой, как странно выглядит. Такой длинный, как он свернулся в человеческом чреве?». Бангу потом рассказывали, как однажды отец взял его на руки на прогулку по деревне, а когда пришёл домой, то в его руках остались лишь пелёнки да плед, а малыша уронил где-то на дороге. Хорошо, что была солома. Тогда ему было всего четыре месяца, памяти не хватило, чтобы запомнить это падение, боль и плач. Поэтому Банг не сердился на отца из-за такого невнимания.

Взрослые, наоборот, сердились. Однажды, одолжив рис у соседей, по дороге домой мать застряла ногой в корнях дерева, так она в ярости сняла свой шлёпанец с ноги, в бешенстве била этим шлёпанцем по дереву. «Ты чёртов сын, чертовский...». Только на следующий день показался отец на своём катере, волосы взъерошены, одежда помята до невозможности. Оказалось, он должен был отнести рис на очистку, однако по дороге встретился с закадычным другом. Тот позвал его к застолью на рынке, он сразу согласился. Там на рынке встретил ещё нескольких закадычных друзей, которые позвали его остаться поиграть в карты до завтра. Он тоже согласился. А когда приехал домой, то катер пуст, потому что весь рис продан. Мать лежит на кровати, глядя в стену, глаза широко открыты, слезы так сами по себе и текут. Отец встал на цыпочки, взяв сына за руку. Ладно, сына, пошли мы с тобой погулять в саду.

Сад узкий, но очень длинный, грядки идут друг за другом, уходят до широкого поля вдали. Отец часто прятался в саду, когда мать сердилась по его вине. Там в саду он держит в запасе пару удочек. Он сядет и удочку бросит в воду в ожидании, когда жена забудет обиду. Он боится слёз. Банг играет поодаль. Иногда он его зовёт: «Банг, посмотри, пассажирский пароход скоро доедет до мыса...». Каждый раз, когда проезжает пассажирский пароход, отец всегда волнуется, хотя никуда не собирается. Однажды, когда сидел с удочкой в ожидании рыбы, послышался крик кукушки, он тоже закуковал. Кукушка эта, наверно, по ошибке ответила как своему сородичу, так человек и птица разговаривают, прокуковали до позднего вечера, отец устал до невозможности, а кукушка где-то в зарослях тоже задыхается, только тогда отец убрал удочки, понёс реденькую связку рыбы домой с блаженным лицом. Он уже начисто забыл про то, что до этого натворил.

Позднее, когда отец уже ушёл от них, Банг часто вспоминал такие вечера, когда кукушки умиленно, нежно кукуют, ухаживая друг за другом где-то в глубине сада. Как-то правил лодкой по каналу на обратной дороге из бабушкиного дома за дождевой водой и услышал крики кукушек в зарослях водных кокосов, и тоже начал куковать. Неожиданно кукушки зашумели на весь рукав. Дома мать отчаянно ждала, не выдержала, вышла искать сына и застала его на лодке, вёсла все подняты, лодка сама по себе плавает на волнах рядом с водяными гианцинтами, а сын увлечён разговором на птичьем языке посреди полноводной реки. В этот день Банг подвергся жестоким побоям от матери. Мать его бьёт, причитая: «Твой отец был нехороший, да и ты такой же вырос. Когда, когда ты меня бросишь, а?»

Нет, мама, нет, Банг кричит про себя. Никогда тебя не покину. Отец ведь говорил, в доме один такой с бродячей душой уже причинил достаточно горя всем остальным. В этот день они с отцом сидели у ступеней, поднимающихся в дом. Мать уплыла куда-то на лодке, наверно, в дом бабушки, чтобы наплакаться. В этот день отец только что вернулся домой после полугодовой отлучки. Посмотрел отец на сундук для хранения риса, спрашивает:

- Как домашние поживают?

- Так себе. Риса хватает.

- Как поживает твоя мать?

- Так себе. Пришли свататься. Мать с метёлкой выгнала. Она сказала – не может видеть мужчин.

- Боже, сейчас она так говорит, а время пройдёт, когда захочет, никто к ней уже не посватается.

- Ну да... Я тоже ей так сказал.

Банг разговаривает с отцом как со знакомым, впервые зашедшим в гости, или с теми, с которыми редко встречаются. Он терпеливо ходил за несмелыми шагами отца, временами предупреждая: «Осторожно, папа, не ударься головой. Я тут заново сделал крышу...». Под вечер отец уехал с пассажирским пароходом. Банг спросил, где его дом. Отец улыбается, потрогал его голову, теребя его волосы:

- Мой дом там, где живет моя возлюбленная.

Банг спрашивает:

- Та, которую зовут Хыонг, которая хорошо поёт, про которую ты рассказывал в прошлый раз?

Нет, не та. Улыбается отец полузастенчивой, полусчастливой улыбкой, ноздрями шевеля. Он влюблён сейчас и живёт с госпожой Нам Фыонг, которая выращивает ананасы в Сомрай. Она старше его на пять лет, но выглядит намного моложе. Банг поддакивает, взглядом следит за пассажирским пароходом, который уже показывается за мангровыми зарослями, и в спешке говорит:

- Когда будет свободное время, возьми меня с тобой на несколько дней.

Отец ещё раз потеребил его волосы и повторил ту фразу, глубоко промоченную в луже жалости, что в семье достаточно иметь одного блуждающего человека. Банг с трудом удержал длинный выдох, глядя вслед уходящему пароходу.

В двадцать два года Банг часто стоит, спиной опираясь на столб, смотрит на проходящие по реке пассажирские пароходы. Как будто сам старается себя удержать на месте. Пароходы проплывают, соединяя неведомые горизонты. Он хотел взмахнуть рукой, их остановить,чтобы вместе с ними порвать с этим берегом, покрытым густыми зарослями, покинуть эту глушь. Однако нет, ему надо идти сейчас в дом матери, помочь спилить дерево, нарубить кокосовые листья, выстроить временный шатёр. Ведь скоро выйдет замуж Хиен, дочь отчима.

Хиен моложе Банга на год. Слезливая выдалась девка. Однажды бабушка напекла блинчиков, велела Бангу отнести в дом матери. На пороге, повстречавшись с Хиен, он сказал – вот возьми, моя бабушка передала твоему отцу. Хиен ни с того ни с сего заплакала, с рыданием в голосе сказала: зачем так, как с чужими, разговариваешь. Она, как и взрослые, считает, что за все шрамы на теле Банга, за то, что он недоучился, должен нести ответственность его отец. Банг только усмехается, почёсывая себе колени.

Время от времени Банг чувствует, что его жизнь монотонна и грустна. Он старается обидеться на отца за его легкомысленный нрав и увлечение всякими весельями. Он старается также обидеться на мать за то, что вышла она замуж за отчима Ты Тхуана. Однако гнев и обида делают его более грустным. А забытьё даёт облегчение и радость. Он чувствует, что ещё прочно помнит всё, что случилось в детстве, поэтому не следует говорить, что что-то потерял с уходом отца или замужеством матери. А то, что не успел поиметь в жизни, тоже нельзя назвать потерянным.

Банг не считает, что в его жизни есть Хиен. Младшая сестра, которая на его голову упала с неба. Не жили вместе в одном доме, под одной крышей. Встречаются раз в несколько дней, перебрасывают друг другу несколько обрывистых фраз. Хиен очень же слезлива. Банг побаивается, ведь не знаешь, когда заплачет. Спросит, где моя мама, заплачет. Спросит, как там в твоём доме, пообедали или нет, тоже заплачет. А в день, когда узнал, что её свадьба состоится в сентябре в полнолунный день, Банг, спокойно занимаясь починкой рукоятки своего ножа, как будто кстати уронил фразу: «Ох, как хорошо, буду сытно и вкусно есть». Услышав его слова, Хиен так горько зарыдала, как будто Банг её больно ударил. Банг боится её слёз, как отец когда-то боялся слёз матери, поэтому удрал в сад и там пошёл вслед за криком кукушки. Кукушка на лету кукует, Банг на ходу кукует. Он шёл за кукушкой всю длину сада, прошёл еще девять соседских садов, прошёл девять оросительных каналов, шёл до усталости, до изнеможения. А когда он вернулся домой, Хиен всё ещё тихо хныкала. С того дня она больше не смотрела на Банга.

Банг не грустит от этого, ему некогда. То надо наловить рыбы из пруда, то надо накупить и запасти кубики льда, то надо сопроводить мать по рынку... Но иногда он тоже думает, была бы это его свадьба, наверно, отец приехал бы. Он бы там сидел у края лавочки, руками, не зная, куда их деть, теребя край стола, и смотрел бы вокруг со смущением. Банг вышел бы гостей встречать, принёс бы отцу ещё один кусочек сладости или предложил бы отцу съесть ещё одну миску риса. Банг представляет себе, как мать с притворным холодным видом прохаживается мимо мужчины, которого когда-то назвала мужем, не может она выгнать его с метёлкой, потому что это день свадьбы сына. Это всё Банг рисует в своём воображении так, например. Только если на самом деле жениться сейчас, то Банг не знает, где живёт отец, чтобы ему приглашение послать.

В прошлом году, когда сопровождал товарный катер с древесным углём, проезжая мимо рукава Лангчао, отец заехал навестить Банга. Бабушка почти ослепла, вначале не увидела, кто зашёл, однако как услышала приветствие «здорова ли ты, мама?», сразу начала ворчать и браниться. Отец отвечает на её брань беспечным смехом, взял сына за руку, затащил его на реку посидеть поразговаривать. Банг уже не спрашивает, где отец живёт, потому что увидел, как мелькает на борту припаркованного к причалу катера красное платье.

В тот день отец потрогал его щекотное место меж ног, спросил:

- А хочешь ли ты женщину?

- С шестнадцати лет, старик! – Банг отвечает, чувствуя затвердение и увеличение объёма в мягких пальцах отца.

- Что так поздно? Я-то в двенадцать уже на девок смотрел. – Смеется отец, и, стараясь быть серьёзным, поправляет воротник рубашки на себе, говорит очень серьёзным голосом. – Когда женишься, подарю слиток золота.

Банг улыбается, зная про себя, что не надо верить в это обещание. Отец смущается, от нечего делать сорвал ветку и этой веткой тычет, делает дырочки в земле. Банг ведь знает, что он беден. Бедный и никогда не думает, не беспокоится о своей бедности. Когда еще работал трактористом, спал в открытом поле, тяжело проработал полмесяца, но, когда возвратился домой, отдал матери ничтожную сумму. Мать тяжело вздыхала, сказала: «Под этим небом, может быть, один как ты. Жену и детей начисто позабудешь, если друзья позовут на сборище...». Отец почесал затылок, смеясь: «Ага, вот странное дело, я хотел было только зайти в лавку купить сыночку баночку молока, однако там встретил старого друга, это он позвал меня на застолье. А на другой день хотел было домой ехать, но другой знакомый позвал на свадьбу племянницы его жены. Замечательное было представление кайлыонг...» А про то, что среди этих, поющих кайлыонг, была женщина по имени Хыонг с замечательным голосом, он ей не рассказывал.

Всякий раз, когда вспоминает про беспечно блуждающего отца, Банг всегда смотри как отдельный, посторонний, наблюдающий со стороны. Когда отец гонялся за кукушкой, он тоже там, но только следит за отцом со стороны в его бесконечной импровизации с кукушкой. Банг сознаёт, что когда-то сам сидел в неуправляемой лодке, плавающей за грустным кукованием кукушки, когда в ней исчезали время и пространство, и причал, и весь мир опустел, даже самого его тоже не было. А затем, когда появилась мать с соломенной шляпой нон в руках, зазывающим голосом позвала: «Банг, сынок, ты где», только тогда просветлело, и исчез этот густой туман в его сознании.

После этого раза мать ой как жалела, что родила его именно в лодке. Бангу тоже жаль матери, поэтому постарался поступать так, чтобы мать поверила, что жестокие её побои заставили его исправиться. Зная, что мать следит за ним с надеждой и отчаянием, во время обеда он не останавливается поесть, если тогда проходит пароход. Он не смотрит далеко на горизонт, не бродит по пустому безлюдному саду, не смотрит вслед пролетающим птицам и не подражает кукушкам, не встречается с друзьями. Мать утихла, успокоилась, однако она не может знать, что тёмный рукав реки с кукушкиным кукованием уже полностью занимает его сознание, несмотря на то, что прошло уже много лет. Сейчас ему уже двадцать два года, и он усердно занимается строительством временного моста от их причала на реку в ожидании завтрашней свадьбы, вдруг свадебный поезд со стороны жениха приедет во время мелководья.

После свадьбы Банг пожалел, что если бы он знал, что она приедет с этой толпой, то сделал бы ещё и поручень к мосту. Нашёл бы доски, чтобы замостить, а не эти, ещё мокрые от смолы, наспех срубленные стволы. В щелях между ними застрял её острый каблучок и сломался. Свадебный поезд слегка переполошился. Она стоит на одном месте в замешательстве, не зная, что делать, снять туфли и пойти босиком или продолжать идти в одной. Банг, ничего не сказав, подошёл, взял да сломал второй каблук. Когда наклонился, почувствовал, как слегка скользит по лицу подол её платья лимонного цвета.

С того момента Банг уже ничего не видел перед глазами, кроме этого платья лимонного цвета. Не было свадьбы, не было никакой матери, которая смущённо подняла подол аозай, чтобы слезы стереть тайком. Не было невесты Тует Хиен с накрашенным лицом, как артистка кайлыонг на сцене, с золотыми цепочками на тонкой шее, стоящей в замешательстве рядом с женихом. Не было пышного свадебного угощения для гостей. Не было никого. Всё вокруг пусто, как вечерний рукав реки и потемневший сад, полный криками кукушки. Банг видит только её тонкие лёгкие пальцы, то взявшие сладость, то взявшие салфеточку, то поправившие причёску, и в душе чувствует ту же легкость, когда начал он куковать в такт кукушке. Иногда она тоже смотрела на Банга, откровенно и прямо, смело, без всяких сомнений, взгляд её немножко высокомерный, немножко любопытный. Красные губы показывают стоящему бесцельно поодаль парню красную улыбку.

Она уехала, когда вода в реке ещё не достигала вершины, опираясь на его руки, и когда перешагнула в моторную лодку, она улыбалась: «Ах, не знаю, когда снова встретимся...». Банг не знает её имя, сколько ей лет, где она живет, замужем она или нет. Не знает, вспомнит ли она его по пути назад. Но это не делает его грустным и не заставляет его почувствовать потерю. Он тогда умудрился подержать её руку, коснулся каждого пальца. Они мягкие и нежные, как стебли кувшинки, слегка увядшие на солнце.

Банг не чувствует ни капли обиды на реку, которая её унесла, как до этого уносила его отца и мать. В свободное время он сидит у течения, смотрит на проходящие пассажирские пароходы. Пять или семь пароходов в день. Банг помнит девушку, грустит по её улыбке, взгляду, тёплой от солнца руке. Банг поднимает свои руки, показывает их под солнцем, не веря в чудо, что в своих мозолистых руках держал он нежную руку незнакомой девушки.

Однажды утром проходящий пассажирский пароход зашёл на причал, потому что на пароходе показалось, что Банг махнул рукой. От такого поворота дела Банг в непонимании помедлил, но когда владелец парохода поторопил: «Эх ты, поторопись!», он решительно сделал шаг, прыгнул и оказался на пароходе. Солнечные ступени за зелёным огородом, где бабушка лежит на гамаке и жуёт бетель, где он сидел чинил свои удочки, медленно уплывали и размывались, как в театре, когда спускаются плюшевые занавесы.

Взяв деньги за билет, владелец пассажирского парохода спросил у Банга, куда он едет. Банг смеется: туда, куда идёт твой пароход. Владелец парохода запнулся в замешательстве: Боже, но где же твой дом? Смеется Банг, думая про себя: дом мой там, где моя возлюбленная. Однако пока не знаю, где она.

Когда ушёл из дома, Банг был одет в серые штаны до икр, полинявшую голубую рубашку без двух верхних пуговиц, босиком, с непокрытой головой и несколькими десятками тысяч донгов в кармане*.

* 20 000 донгов = 30 руб.
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Нгуен Нгок Ты. Рассказы - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Свадебная фотография

Рассказ

Нгуен Нгок Ты

Mанг говорит, в настоящее время все пары стараются сделать свадебную фотосессию оригинально, чтобы не было так, как у всех. Ну, так пишут в газетах, она добавила, боясь, что он не поверил. Она ведь думает, что абсолютно всё, что написано в газетах – божественная истина. В газетах рассказано, как жених наряжается в военное, а невеста в простеньком белом аозай для чёрно-белой фотографии, как в далёкое военное время. Или молодожёны на поле, он на буйволе, а она занимается рассадкой риса. Или невестка несёт коромысло с водой на плече, проходя место, где жених сидит в роли рабочего, занимающегося починкой мотоциклов на тротуаре. Бывает даже, молодожены позируют для фотографии на месте свалки, а фотография выходит тоже ничего, забавно так. А известная модель делает целую серию из 12 кадров, рассказывающую сначала про их знакомства до свадьбы, как они познакомились, как влюбляются, ссорятся и примирились. Смешно, как в кино.

Он смотрит на дождь и корзину с редкими пойманными рыбами перед Манг, взглядом скользя по её синим от холодной воды пальцам, рассеянно говорит: «А когда солнце будет, давай и мы с тобой сделаем свадебную фотографию в таком стиле. Ты как думаешь, чтобы оригинально было?». Манг почувствовала своё лицо окаменелым от неожиданной радости. Она ведь ждала услышать это предложение уже давно.

Манг рисует в своём воображении, если сделает она серию фото, как у той известной модели, то она, наверно, должна лежать плашмя на асфальте, упав с велосипеда. Кровь идёт из раны на руке, а все купленные яйца разбитые рядом. Для более реального вида, она обливает свою руку томатным соком. А он неуклюже её поднимает, глазами всё с опаской смотрит на свой мотоцикл, бензин из которого течёт рекой, спрашивая, с ней всё ли в порядке. После этой сцены будет его приход в её комнату с отремонтированным велосипедом, бинтами и лекарствами. Комнатёнка, которую она снимала жить в то время, сейчас, наверно, уже занята другим постояльцем, однако это не проблема. Везде в этом городке можно найти такие плохо проветренные, маленькие как спичечные коробки комнаты с низеньким потолком, в которой места хватает только для кровати и малюсенькой кухни. В серии также не может отсутствовать сцены, когда они вдвоём сидели бы в кафе, катались на катамаране в парке водных аттракционов. Сцена в его комнате тоже важна. Тогда она пришла бы его навестить, а он в спешке завалил бы её в свою постель, а после, когда оба начали одеваться, он сказал бы, чтобы она переехала жить вместе с ним, чтобы сэкономить деньги на аренду комнаты. И, наконец, вот сегодняшняя сцена - в дождливые дни под влиянием центра низкого давления у морского берега Манг готовит тушёную рыбу с перцами и лимонной травой, а он предлагает ей сделать свадебную фотографию.

Наличие разбитых яиц, комнатных ящериц и рыбы в самых важных событиях их любви убавляет банальность, утомительность их свадебной фотографии. Они даже спасут фотографию от холодности на лице жениха, потому что у него глаза холодны, даже улыбка холодна, бесчувственна. И поэтому, наверно, Манг должна нести ответственность за улыбки на фотографиях, чтобы людям было ясно, что это свадебные, а не какие-нибудь, снятые на собраниях.

- Самое важное, женится ли он на тебе?

Спрашивает мать Манг, стараясь заставить её вернуться на землю и закончить дни витания в облаках. С того дня, когда она переехала жить с ним, отец с матерью думают о ней, как о потерянной. И без этого уже был разрыв с родителями, Манг больше не посещала их. Каждый раз, когда вместе ложатся в постель, она расправляет свои волосы на подушке, рассказывает ему о своей семье таким безучастным голосом, как о чужих. «Их дом всегда бурлит, как кипяток...». А сейчас, когда она редкий раз посещает родителей только потому, что хочет поделиться такой большой радостью с кем-нибудь, отец отвечает на её важную новость с надутыми губами, говоря: «Не поменял бы даже один батат на такую показную фотографию». Манг не чувствует обиду на слова отца, только улыбается, говорит, что ей важно только сфотографироваться, что согласилась бы свадьбу и не играть. Свадьба ведь очень скоро забудется приглашёнными гостями и даже всеми главными участниками, а фотография останется на стене, на фотографии запечатлено то самое счастливое мгновение, когда молодожёны утопают в счастье, в глазах друг друга. Дети и внуки Манг увидят это мгновение, которого она сама не видела у своих родителей.

Когда Манг было шесть лет, продавщица сладостей в соседнем доме, которую она называла «Бабушка Там», показала на свадебную фотографию на календаре, полушутя сказала: «Вот твои родители!». Она поверила, днями с умилением любовалась этой фотографией с артистом Ли Хунг в роли жениха и артисткой Зием Хыонг в роли невесты (*). Она поверила, что на свадебных фотографиях все кажутся лучше, красивее, чем на самом деле, вот поэтому на этой фотографии жених и невеста ничем не напоминают тех двоих взрослых, которые ссорятся, бьют друг друга случайно попавшими им под руку поленьями и палками где-то там, у причала. В тринадцать лет Манг поверила, что её семья такая несчастная, потому что не было у родителей свадебной фотографии. Хорошая фотография источает такое тепло, что только взглянув на неё, сразу почувствуют стыд и срам, если ссорятся или бьют друг друга. Ведь для неё наличие свадебной фотографии в доме как напоминание о клятве, о потерянной со временем памяти. «Свадебные фотографии сгорели, когда наш дом сгорел...» . Мать со смущением сказала в ответ, так, чтобы больше о них не спрашивали. Вот, неудивительно, почему любовь тоже сгорела, тоже стала пеплом - Манг думает про себя с такой задумчивостью, как будто с ней случилось просветление.

Моя жизнь будет иная, заявила Манг, когда нашла место продавщицы в магазине бытовой техники, отказавшись помогать матери в её кафе. Манг искала и сняла комнату, чтобы отдельно жить от родителей, таким образом совершила решительный отказ от них. Она далеко убежала от родителей, они её не догонят. А может быть, они устали от ссор и драк и поэтому отпустили её, и не став догонять. Манг переехала жить вместе с ним уже целый месяц назад, а мать только узнала и, постучав себе кулаками в грудь, сказала, погоди, твоя жизнь будет такой же, как моя, ничем не отличается.

Нет, не такой будет. Потому что он возвращается домой после работы всегда вовремя, не курит, не любит выпить и за девками не гоняется. Он любит побыть дома, не любит встречаться с друзьями где-то на воле в странствиях. Правда, он неразговорчив, сух и скучен, в мае сказав одно слово, в октябре продолжает, однако это не имеет значения, ведь речь является режущим оружием. Мало говорить – мало причинять другим ранений.

Не такой будет, потому что Манг с ним собираются сделать свадебную фотографию. Оригинальную, которой нет у других. На причале, где родители Манг часто дерутся, бьют друг друга метлой, покрышками, пластиковыми стульями или чем-то ещё. Он с некоторой нерешительностью сказал: там много народу. Однако Манг ему сказала: «После четырёх дня там почти пусто. Я хорошо это место знаю, там выросла».

Правда, она там росла. Там она знает всех мелких торговцев, продавцов на разнос, знает наизусть все ступени к причалу, знает, когда полноводие, когда мелководие начинается. Там на причале растут пять индийских миндалей и два тамарина, на которых она часто сидела в детстве, так как не хотела быть дома, ведь их дом ничем не отличался от бедной чайной лавки, расположенной между таких же лавок.

Она знает наизусть расписание пассажирского корабля в Уминь, ведь там на корме всегда стоит её отец после завершения своей задачи собрать мостик и поднять якорь. Он будет потягиваться плечами, с блаженством на лице думать о женщине, которая его ждёт там, в дремучем лесу на другом конце пути следования. Она также знает расписание пассажирского корабля из Ратьжок, что в конце дня причаливает, оттуда выпрыгивает высокий такой долговязый парень, бросает якорь, привязывает корабль к столбу на причале, непрерывно крича: «Приехали, приехали!». Манг даже улавливает запах его пота, её пальцы знают каждый волос у него на голове, её глаза помнят каждые родимые пятна или прыщи на его загорелом лице, каждый шрам и царапины на его теле. Манг бы запомнила и его плоть и кровь, если бы однажды, когда убежала из дома, она случайно не увидела, как он шёл в обнимку с другой девушкой. Манг молча ушла от него.

И вот настал день, когда Манг в белом свадебном платье стояла на шатком краю причала, как раз в то время, когда причаливает пассажирский корабль из Ратьжок. Манг улыбается во весь рот, чувствуя глубоко в сердце благодарность к своему будущему мужу, ведь он терпит неловкость, потакая её желанию. Она не знает, в глазах того парня на корабле остаётся ли капелька любви или сожаления. Одно только твёрдо знает, что он смотрит на неё сейчас, как и все люди на этом причале, на эту необычную романтичную сцену на месте, где каждый день происходят только разлуки и встречи, да покупки-продажи в спешке. Она так крепко держит руку жениха, что он почувствовал боль, другая рука занята подолом платья, потому что ветер на реке так сильно продувает, что готов в любую минуту поднять и раздуть её платье.

И в тот момент Манг вспомнила, как однажды на неё тоже смотрели все вокруг. Тогда она поднялась на опорный столб с электрическими проводами, крича: «Раз вы ещё друг друга бьёте, я полезу наверх покачаться на проводах». И её родители, позабыв про свои лохматые волосы после ожесточенной ссоры, стоят друг рядом с другом в замешательстве. И она будет долго помнить потом те жестокие побои, когда наконец спустилась на землю. Впервые её били родители вместе, не так, как в прошлые разы, когда отец бьёт, а мать ругает, и наоборот, если мать бьёт, то отец только ругает.

Больно было, но было ей и весело.

А сейчас родители её молча сидят вдвоем на скамье в косо выстроенной бедной чайной лавке на причале. Их поза усталая, но спокойная, упоительная, как деревья после урагана. Издалека глядя, Манг увидела, казалось, что её мать откашлялась, украдкой подняла подол блузы, утирая слезу. А отец погасил недокуренную сигарету, размахивая ладонью, чтобы развеять дым.

Их свадебная фотография получилась с супружеской парой пожилого возраста позади, поодаль, в задумчивой позе. Манг специально попросила фотографа в фотошопе их с фона не стирать. Пусть остаются, оригинально же.


Изображение
(*) Свадебная фотография с артистом Ли Хунг в роли жениха и артисткой Зием Хыонг в роли невесты. Они существуют на самом деле!


См. также Свадебный обряд

Свадебные фото Ханг и Хунга:
http://www.nhat-nam.ru/forum/viewtopic. ... 983#p57983

Еще фото:
http://www.nhat-nam.ru/forum/viewtopic. ... 227#p58227
http://www.nhat-nam.ru/forum/viewtopic. ... 462#p64462
viewtopic.php?p=1181#p1181
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Нгуен Нгок Ты. Рассказы - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

История любви

Рассказ

Нгуен Нгок Ты

Начался дождливый сезон, закончились долгие гастроли, я возвращаюcь в родную деревню. Моя мать нарубила банановых листьев, замочила клейкий рис, терпеливо сидит, заворачивает рис с начинкой в листья и сделала полную до верхушки, большую, в целый обхват кастрюлю пирогов бань кабап. Я спрашиваю её, зачем ты так много кабап сделала, мать улыбается: «Поделюсь с Бау и его отцом. Бедные, живут без женской заботы, в доме нет совсем сладостей...». Я спешу её перебить: «Когда будут готовы, давай я отнесу им. Мама, а мама, а думает ли зять снова жениться?». Мать заулыбалась: «Ещё нет, и я тоже ему говорила. А что тебе-то, каждый раз, когда приезжаешь домой, только о том и спрашиваешь...?». Я это, что ли? Разве? Каждый раз об этом спрашиваю, что ли? Эх, с каких пор это я стала спрашивать, я даже не заметила.

Я легла немножко подремать, а когда сладости были готовы, взяла полную корзину в одну руку, в другой весло, пошла на причал. А ехать недалеко. Надо только проплыть вдоль канала Омой против восходящего солнца примерно сотню метров, и уже приехала в дом Чонга. Вот дом, вокруг которого высажены в большом количестве крупноцветные кассии. Красные яркие цветы, зелёные густые листья, а спелые плоды некому есть, дети шестом сбивают с веток и берут в руки как меч, громко ударяют друг о друга. А по бокам дома растут многолетние звёздчатые яблони. Очень высокие, очень старые, как будто высушеные, уже давно не давали плоды. А у самого канала растут какие-то высоченные деревья. Уж в этой-то деревне ни у кого нет такого старого, обветшалого дома, как у Чонга.

В доме Чонга многие вещи так и остаются без изменения уже десять лет. Да не только вещи, люди тоже остаются такими же, новое поколение растёт точь-в-точь таким, как старшее, как вылитые из одной формы. Вот Чонг, уже десять лет с того дня, когда моя сестра Ай бросила его, но он до сих пор хранит её старое полотенце на вешалке, прохудившуюся, уже почернелую шляпу нон с бархатным шнурком на стене, её зеркало и поломанную, без одного зубчика расчёску из буйволиного рога возле изголовья кровати, как будто она ещё где-то здесь, и немножко спустя она помоется, войдёт в эту комнату, расчешет свои волосы и, держа голову наискось у двери, выходящей в сад, на ветру будет сушить свои длинные волосы, и стоит подуть самому лёгкому ветерку по черепичной крыше, то сухие листья, которые лежат там, будут слетаться и сыпаться на землю, как дождь.

Непонятно почему, я всегда хотела сидеть там, в этом укромном умиротворённом уютном уголке этого дома, особенно сейчас, когда я только что закончила свои скитания по гастролям в солнечный сезон. Особенно когда слышу, как он велит маленькому Бау остаться дома сварить рис, а сам выходит в затопленное поле собрать пучок кувшинок, чтобы сварить суп с рыбёшками, которых поймал ранним утром. Спрашиваю, ещё растут ли у плетня кустики кайратии, Бау охотно отвечает, что растут. «Зятюшка, прошу тебя набрать мне горсть ягод. Хочется кислого супа съесть», говорю Чонгу вслед. А Чонг уже поспешно удаляется, не дав мне его как следует разглядеть. Однако даже лучше, что он ведёт себя таким образом. Помедлил бы тут ещё немножко, чего доброго, не сдержалась бы я и бросилась заключить его в свои объятия и зарыдать. Боже, ситуация с этим человеком почему-то повторяется точь-в-точь, как было в прошлом, в позапрошлом году и ещё много лет до этого. Единственное изменение, что Бау год за годом растет всё больше, а волосы у Чонга год за годом седеют.

Сама себя спрашиваю, о чём же таком подумала, что до такой степени больно мне на душе.

Моя старшая сестра Ай, я да Чонг вместе с другими мальчиками и девочками родились и выросли в этой захолустной деревне на канале Омой. Начиная примерно с 17 или 18 лет Чонг мне так сильно нравился, что я полушутя говорила сестре Ай: «Вот возьму Чонга. Я первой его пометила». Моя сестра смеялась до упаду и, отсмеявшись, губы трубочкой сложив, издевалась: «Да он ведь человек, не спелый плод на дикой яблоне, чтобы его метить».

Его отец рано умер, а мать вторично вышла замуж и редко навещала ребёнка, с малолетства Чонг жил с дедом. Когда ему было 10 лет, дед тоже умер. И Чонг в таком возрасте, не то ребенок, не то взрослый, должен был отвечать за всё алтарное дело в своем роду. Жил он один, с двумя собаками да кошкой в просторном доме, после занятий в школе на его плечи ложились ещё работы на полях, в таком заброшенном саду, что в нём давно не собиралось ничего, однако был он ему дорог, потому что там находятся все девять могил его предков. А кирпичный дом, служащий уже третьему поколению, стоит на высоком прямоугольном фундаменте, три обширные залы смотрят на мощёный кирпичом, заплесневелый двор, а там, где двор кончается, начинается высокий плетень, и если смотреть с берега реки наверх, то этот плетень загораживает взгляд, и над ним виднеется только черепичная крыша, покрытая плесенью и мхом.

В доме у Чонга есть ещё одна странность - на алтаре всегда горит лампа. День за днём, месяц за месяцем, год за годом, эта лампа традиционно передаётся от прадеда к деду, от деда к Чонгу, всегда она горела и горит, никогда не угасая. Вечерами каждый раз, когда мы вдвоём с сестрой проходили мимо, всегда видели Чонга, как он сидит и чистит ламповое стекло от дыма и копоти, доливает керосин в ёмкость с таким умилённым уважительным выражением лица. В эти моменты я тайно желала, что если бы Чонг сказал мне хоть одно слово любви, то за него я добровольно делала бы все эти дела всю мою жизнь, до глубокой старости, сумела бы я этот огонёк сохранить. Однако Чонгу больше нравилась моя старшая сестра, он любил её настолько, насколько сильно любила его я. Но, не подозревая о моих чувствах, он попросил меня стать свахой, сосватать мою сестру за него. Поэтому однажды я попросила мать отпустить нас с сестрой на спектакль какой-нибудь приезжей труппы, и мы с Ай вдвоём дошли до дамбы соседней деревни Чет, где ждал Чонг в нетерпении. Я ему вручила свою сестру, сделала вид, что у меня ноги устали, и последовала за ними на небольшом расстоянии. Дойдя до двора перед общинным комитетом, Чонг купил билеты на них двоих, а я одна осталась сидеть с комарами у моста в ожидании со стаканом охлаждённого сока со льдом, купленным Чонгом в знак благодарности. Сидела одна, грустя, до меня доносились музыка и диалоги из комедии, когда подшучивают друг над друга так громко, словно курица снесла яйцо и кудахтает на всю деревню, а слёзы у меня так и текли. Некоторые актеры меня заметили, спросили, почему я одна сижу в темноте в слезах. Я рассмеялась, сказала им, что плачу, потому что спектакль до такой степени трогательный. Они тоже посмеялись, сказали, что отчего же у меня так легко слёзы текут, если такая уж сентиментальная, то хорошо было бы пойти в актёры, своими слезами добиваться чужих слёз.

Вернувшись домой, я попросила мать отпустить меня в провинциальный городок поступать актрисой в труппу кайлыонг Бонгчам. С ними теперь скитаюсь в гастролях в сухой сезон, а в дождливую пору возвращаюсь в деревню к матери. Иногда при случайной встрече с Чонгом зову его зятюшой-братушкой, как будто родные мы брат и сестра, как будто нежно любим друг друга (а кому известно, что на самом деле есть любовь). Бывало, заходила в его дом навестить маленького Бау, брала его на руки, ласкала-сюсюкала, искала и находила, в каких чертах он похож на Чонга, и мне нравятся все эти черты. Бывало, сидела и всё смотрела на свою сестру в красной блузе, на высоких каблуках, ходящую туда-сюда по дому, и про себя думала, что она никак не вписывается в эту атмосферу, но не могла высказаться. А она на меня тоже смотрела, оценивала мою одежду, мою обувь и всё хвалила: «Ну ты, счастливая...». Я улыбалась. «И ты счастливая, Чонг такой порядочный, любит жену...». Сестра показывала лёгкую тень улыбки: «А что мне от этой порядочности. Я не подхожу положению этого семейства, так говорит учитель Тхань». Спросила я: «Кто такой учитель Тхань?», а она улыбнулась: да вот есть такой, только что перевёлся на работу в местную нашу школу, неженатый, просит её стать свахой, а это нетрудно, ведь наши местные девушки многие отличаются и красотой, и хорошим нравом. Однажды, увидев, как сестра моя сидела, занимаясь чисткой лампового стекла алтарной лампы, он сказал: это место ей не подходит. А каждое слово, что говорил он, сестра обдумывала и заметила, что и правда. «Ты повстречайся с ним хоть раз, посмотри, он классно умеет говорить. Как никак, городской. А наслушавшись его рассказов о городской жизни, я заметила, что жизнь в нашем захолустье надоедлива, до смерти надоедлива. Дни все один на другой похожи, ничего никогда не изменяется».

Я снова уехала, но однажды мать неожиданно приехала в труппу меня навестить. Как только перешагнула порог, она заплакала и запричитала сквозь слезы: «Твоя сестра Ай скверно себя повела, бросила мужа и уехала с этим типом. Если бы заранее знала, что она таким образом поступит, я бы родила не её, а яичко. Ну, всё кончено, буду считать, что на этом свете у меня такой дочери нет и не было». И она громко высморкалась: «Вот ты глянь, в доме Чонга только мужики могут жить, что ли?». Я молчу в ответ, про себя думаю, почему же только мужики, если Чонг согласится меня в этот дом взять, никогда не покину его.

Небо над нашей деревне Омой становится бесконечно широким, и земля также становится беспредельно обширной из-за пустоты, которую оставила за собой моя старшая сестра. Матери стыдно за нехорошее поведение дочери, поэтому всё, что в доме есть, она бережёт и несёт Чонгу и его маленькому сыну, как бы желая возместить ему потерю. Я про себя смеюсь над матерью, ведь связка бананов, плод люфы, пучок овощей или несколько пар бань кабап не смогут возместить потерю любимого человека. Эх, почему бы мать не выдала меня за него в возмещение, я сразу согласилась бы!

Однако с того дня, когда моя сестра Ай ушла, каждый раз, когда я прихожу в дом, Чонг в спешке удаляется. Я, в грусти, его винила. Шестилетний Бау стал как будто представителем своего отца, сказал: «Тётушка, не обижайся ты на него, пожалуйста. Мой отец говорит, что ты больно уж похожа на мою маму, глядя на тебя, он не выдерживает...».

Десять лет уже прошло, неизвестно, изменилось что-то или нет. Спрашиваю Бау, чем занимается сейчас Чонг, почему кожа у него такая загорелая до черноты. Бау говорит, что сухой сезон кончился, его отец берёт катер, едет на уездный причал и работает таксистом вдоль реки. Много работы, ведь они с папой ещё должны смотреть и за ананасами в поле.

Чонг не беден, но и не достаточно зажиточен, чтобы отремонтировать как следует свой уже обветшалый дом. Моль и древоточцы усиленно едят столбы, остов, кровать, шкафы, алтарь и лавочки. Я чётко слышу, как древоточцы едят дерево в доме. А Бау жалуется, что пепельно-полосатая кошка по старости становится неуклюжей до невозможности – каждый раз, когда гонится за какой-нибудь мышью, то обязательно уронит черепицу с крыши и разобъёт. На самом деле, думаю, такой мужик трудолюбивый, ловкий на все руки, хозяйственный, да ещё и с помощью моей матери, мог бы построить другой, поменьше, но прочнее, дом для себя и сына.

Я всё говорю вокруг да около, что там дерево уже проедено молью, а тут поломан брусок. Чонг меня вроде бы поддерживает, что беспокоится, не знает, сможет ли дом выдержать и простоять этот дождливый сезон. Смогут ли они с сыном сохранить всю эту старинную затейливую резьбу по дереву, картины с деревенскими пейзажами, пастухами, буйволами и коровами, лубки с народными сказками о происхождении арековой пальмы и бетеля, о сестрах Там и Кам, кровать и мебель традицонного стиля, ещё и спальня, и дверной проём... Каждый раз, когда шёл ливень, они вдвоем бегали туда-сюда по дому. Спрашиваю, зачем. А Бау смеется: «Бежим с посудой, ставим её под потоки дождя, тётушка».

- Зятюшка-братушка, да таким оставить дом невозможно. Пора новый дом построить, предки тебя поймут и простят же.

Чонг только слегка улыбается в ответ, сам смотрит на залитый солнцем двор. Бау смеется: «Тётушка говорит точно так, как бабушка. Бабушка тоже много раз говорила так моему папе, уговаривая его. Но он часто разговаривает со мной, говорит, что не хочет изменять ничего, чтобы когда-нибудь мама вспомнила, чтобы нашла дорогу домой».

Ой, боже мой, до сих пор Чонг ещё мечтает о дне, когда моя сестра вернётся. Вернётся ли она? Вернётся ли? Неизвестно, и он знает только, что сохранит всё старое в ожидании её, живого человека. Вдруг почувствовала я грусть, разъедающую моё сердце. Бау широко открывает глаза: «А давай я сварю обед, угощу тебя, тётушка. Скоро сварится рис, ты останься пообедать с нами. Кроме бабушки уже давно никого нам так и не удавалось угостить».

Чем больше растёт, тем больше Бау становится похожим на Чонга. Порядочным, степенным и немножко чудаковатым. На поминке в гостях он сидел рядом с папой и сказал: «Папа, дедушка говорит, что водку пить надо в меру. Мало пить - много останется. Много пить - всё потеряется». Услышав слова сына, Чонг сразу остановился, несмотря на удивление сотрапезников, что отец слушается малолетнего сына.

В этом году Бау достиг 15-летнего возраста, возможно, уже забыл всё старое, детское. С ним готовя еду на кухне, спрашиваю я: «Бау, помнишь ли твою маму?». Он немножко помедлил с ответом, осмотрелся вокруг и шепчет мне: «Я даже не знаю наверняка. Правду говоря, боюсь, что отец грустит... Когда мама ушла, я совсем маленьким был...». Есть мама – хорошо, но без мамы не хуже. Если одежда порвалась, может сам сшить другую. Может содержать дом в порядке. Однако иногда тоже чувствует, что нужна мама, только чтобы кое о чём спросить... Я поинтересовалась, о чём. А он только смеётся, смотрит на меня со стыдливостью, как будто эти разговоры люди говорят только матерям своим. Я почувствовала такой порыв чувств, что еле-еле удержалась, не обняла и не притиснула его к своей груди. Вдруг он спросил:

- Тётушка, почему ты не выходишь замуж. Долго сидишь в девках, бабушка беспокоится и грустит.

- Так ведь я работаю актрисой.

- Работать актрисой лучше, чем выйти замуж что ли, тетушка?

Я засмеялась, нет, выйти замуж веселее, если ты выходишь за человека, которого любишь. А работать актрисой не весело, не грустно, это неопределённо же. Видишь ли, даже громкий смех не означает, что человек весел. А слезы ручьём совсем не обязательно выражают грусть. Бывает, иногда сижу дома, но вдруг захотелось уехать в труппу, но тоже бывает, что прямо на сцене захотелось домой возвратиться. Бау спросил, какие роли исполняю, я ему рассказываю – многие, и положительные, и отрицательные, и все второстепенные... рассказываю и чувствую глубокую великую грусть в сердце. Ведь есть одна роль, которой мне так сильно всю жизнь хочется играть, но не дают. А что за роль такая? Это роль обычной женщины: замужем, живёт с мужем в большом обветшалом доме. Утром едет на рынок продать овощи, собранные в собственном огороде, и по возвращению покупает немножко простой еды для обеда, после обеда помогает мужу в поле, вечерами ждёт мужа домой с рыбалки с охапкой кувшинок в руках... И всегда готова слушать от сына разговоры, которые люди обычно говорят только матерям своим. Да, мечтаю я о такой простой роли.

Чонг лежит поодаль в гамаке, слышу, как звуки качающегося гамака замедлились, знаю, что он слушает мои слова. В дом всё вдруг стихло, до странности. Слышно только, как удивлённо дышит Бау, как кипит на огне кастрюля с тушёной рыбой. Откуда-то доносится легкий, нежный аромат цветущих кувшинок, перемешанный с легким запахом грязи на дне пруда. Неловко дольше молчать, и я сказала Чонгу, что даже если всё ещё помнит он мою старшую сестру, то пусть, но пока она не вернулась, попробуй же ты меня полюбить, я помогу Бау приготовить рис, починить одежду, помогу ему почистить ламповое стекло, долить керосин, помогу сохранить этот огонёк на алтаре все дни и ночи напролёт, согласно традиции рода уже сотни лет. А когда время пройдёт, если сестра вернётся, то я готова отдать его ей обратно, и всё будет также, как в прошлом. Я и на это соглашусь, могу и так поступить, мне не составит труда поступить так.

Ах, боже мой, за что же Чонг ко мне так жесток, за что он заставляет меня высказать всё, что у меня в сердце, не скрывая ничего. Глядя на моё поведение, разве он ещё не понял мои мысли, что ли?


Изображение
Традиционные лубки
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Нгуен Нгок Ты. Рассказы - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Чужую мамой назвать...

Нгуен Нгок Ты

Рассказ

Зиеу заехала домой к матери проездом, когда труппа театра кайлыонг «Дождливый рассвет» на гастролях проезжала мимо её родную деревню. Корабль труппы причалил у дамбы Баумоп, она прошла пешком немножко по дороге, там и встретила мать, шедшую с чьих-то поминок. Мать вскрикнула: «Ой боже, Зиеу! Почему ты в эту пору едешь домой?». Слыша этот крик, Зиеу хотелось заплакать.

Она, дочь своей матери, покинула родительский дом в 17 лет, а в этом году ей уже 40. Она никогда до этого, за все эти годы ни разу не заезжала домой, когда над каналом Баумоп ещё дует сухой ветер с запада, не звала мать посидеть на пороге у задней двери, где чувствуется аромат цветущих соцветий арековых пальм, чтобы поискать и вырвать у неё на голове испорченные волосины и сказать ей, что будет долго, очень долго оставаться дома, и поэтому мать с подозрением теперь смотрит на неё, спрашивая: что-то неладное случилось, небось, доча. Она только улыбается в ответ.

Она помолчала так, улыбаясь, и спрашивает, где маленькая Шан. Мать говорит, она на причале, поджидает торговые лодки со стороны полей Тхойбинь, чтобы закупить оптом у них ананасы, и понесёт потом продать в розницу по деревенским близким каналам. Она проглотила горечь в себе, сказала: «Зачем же ты ей позволила, я ведь могу кормить вас двоих!». 73-летняя старуха с жалостью посмотрела на свою седовласую дочь: «Нам не нужны твои деньги. Я тоже её отговаривала, но она не слушается. Характер же у неё, такая упрямая, точно как ты. Да ты и сама знаешь».

Знать-то она знает, потому что бывало уже так: однажды Шан отдала назад пачки денег, которые она присылала домой. Целые такие пачки, как будто ещё пропитанные потом от её рук. Отдавая, говорит: «Спасибо, мы с бабушкой можем зарабатывать на жизнь. Сестричка, ты уже в возрасте, ты должна сама накопить деньги себе на случай болезни». Как будто разговаривают чужие с чужими.

Она родила Шан в эту же пору, при этих же ветрах. Дала ей имя Шан, потому что в то время актер Хоанг Бао из городского театра направлен был на работу для подкрепления её провинциальной труппы «Дождливый рассвет», она с ним играла на пару в пьесе «Шан Хау». Она его любила, ведь никто, кроме него, не может быть таким артистическим, весь он источал что-то такое испорченное, разнузданное, просто нельзя не любить его. Она назвала своё первое дитя Шан, потому что была уверена, что будет рожать ему второго, которому дадут имя Хау. Однако Хау уже никогда не будет. Когда Шан было 7 месяцев, она её оставила матери, ушла. В этот день она грудью покормила девчурку досыта, малышка сладко заснула, ещё держа сосок во рту. Положив дочку на кровать, она видит, как маленький ротик всё ещё сосёт во сне. А она после этого ушла, не повернувши назад головы, потому что боялась, что стоит ещё разок посмотреть на дочку, и она никогда не сможет, не сможет поднять ноги и уйти. А она не может ведь отказаться от своей мечты стать известной актрисой. Не может она отказаться от долгожданной для любой начинающей актрисы роли Старшей Чынг в пьесе «Боевой барабан Мелинь».

Она сильно полюбила эту роль. Женщина-героиня тоже бывает в колебаниях, в бессилии, когда муж находится в плену у врагов. Однако Старшая Чынг смело встала, взяв колотушку в руки, застучала в священный барабан, отдаёт приказ войскам отправиться на бой с врагами. Героические слезы падают на барабан, как последняя песнь разлуки. В первые дни, когда молока вырабатывалось так много, что тяжелела грудь, она до невозможности скучала по своей маленькой дочке, хотелось бросить всё, вернуться домой, чтобы уткнуться лицом в пахнущую молоком кожу ребёнка, однако стоит ей подумать о своей роли, она сразу сдерживает себя. Старшая Чынг не поступила бы так, как поступают обычные женщины.

Труппа участвовала в государственном фестивале с этой пьесой, ей вручили золотую медаль за эту роль, и она приобрела небольшую известность. Память о ребёнке слабеет, так как она по макушку утопилась в десятках, сотнях новых постановок. Вначале в дождливый сезон она ещё оставалась дома сравнительно долго, смотрела за дочкой, чтобы её мать могла заниматься плетением корзинок или поливать бетель. А потом, в последующие годы, даже в дождливый сезон она занята была другими делами в труппе - то курсы повышения квалификации, то курсы политобразования. Она заезжала домой навестить родных только редким проездом между гастролями по пути, даже домашняя собака по кличке Фен ей прегораживала путь и громко гавкала. Бывало, увидев на шесте незнакомую блузку, она спрашивала у матери: чья это. Мать говорит: Шан, чья же ещё. Она не удержалась от удивления, Боже, разве такая уже большая? Ещё тогда не осознала она, что беспечно стоит как посторонняя, наблюдая за жизнью дочери.

Шан никогда в жизни не называла Зиеу мамой. Когда научилась говорить, в подражание тёте называла её «сестричкой». Взрослые поправляли, она отрицательно качала головой: «Нет - сестричка Зиеу, не мама. Вот подружка Тхам – моя мама». Оказывается, в детских играх в деревенском шалаше маленькая Тхам играла роль мамы Шан. Взрослые надеялись, что когда подрастёт, Шан поймёт, но, бывало, перед Тэтом, скоро будет Новый год, и Зиеу зовёт дочку к себе, даёт ей деньги на везение, велит называть мамой, а девочка молча смотрит на неё с широко открытыми глазами, руки мнут подол платья. Зиеу уже вынула деньги из кармана, держит в руках, сказала ей произнести хоть одно слово «мама», а после этого деньги и вручит. Шан всё стоит перед ней, долго молча смотрит, уронила: «Не знаю я, куда тратить деньги» и выбежала во двор смотреть, как взрослые новогодние хлопушки зажигают.

В том году Шан было 8 лет. Во время весёлого шумного наступления Нового года Зиеу легла в постель, уткнулась матери в спину и плачет. Мать говорит: «Да хватит, перестань. Скажу я ей потихоньку. Но ты тоже виновата же...». Слушая детские частушки про бабушку, которая родила маму, а мама родила детишек, она чувствует режущую боль в сердце. Ей казалось, что Шан требует от неё назад долг любви, который сама она должна своей матери.

Зиеу покинула родной дом, вступив в театральную труппу в 17 лет, мать всячески отговаривала, но не было способа удержать её дома, ничто не заставило бы её забыть мечту надеть костюм и выйти на сцену. Мать заставила её поклясться «не влюбляться в людей в артистическом кругу, не выходить замуж раньше 25 лет». Однако в 20 лет она вернулась домой, встала на колени перед матерью, била головой о землю перед ней, ведь из-за любви и желания удержать при себе любимого человека она уже беремена его ребенком. Мать сильно на ней гневалась, говоря: «Родила бы я яичко, и то лучше, чем родить такую дочь, как ты». Однако, несмотря на гнев, видя страдания дочери, мать не сдержала себя, утешила: «Не плачь, доча, как поют в народе – коли больше нет любви, то сама я сяду в лодку, вернусь в родной дом. Можешь ношу поднять, можешь также её и опустить». И начала суетиться, вырастила вокруг дома лимонную траву в большом количестве, ухаживала за лимонами и грейпфрутами в саду, чтобы собрать листья, чистила чеснок, делала ей паровую ванну после родов. Она жалеет, что дочь глупая, несмышлёная была. Таким образом поступать - ведь только даёт тому повод от неё уйти, а никак не поможет его удержать.

Однако Шан не такая, как бабушка с большим жизненным опытом, не так ей легко открыть своё сердце и простить, как простила та её мать. Где-то в 10 или 12 лет она сказала бабушке: «Мама, не хочу я менять сестричку Зиеу ни на какие деньги. Даже если она даёт, не бери». Бабушке же не осталось ничего другого, кроме как обнять внучку, тяжело выдыхая и ругаясь: «Я уже стара, не зови ты меня, твою бабушку, мамой. Издеваются же, что на старости лет родила вот позднего ребёнка».

Шан растёт внешностью точь-в-точь, как её отец Хоанг Бао. Такое же тонкое лицо, высокий нос, огромные раскосые глаза, тонкие алые губы. Глядя на неё, Зиеу хотелось не то заключить её в свои объятия, не то оттолкнуть подальше. Чувствуя любовь ли, гнев ли к бывшему мужу, она только и смела смотреть на дочку издалека. Поэтому она и не знала, что Шан ведёт себя немножко странно, не так, как все дети. Она мало говорит, но когда уж рот открывает, то говорит режущие речи. Однажды по телевизору показывали спектакль «Лыонг Шон Ба и Чук Ань Дай», она сидела на мешках, набитых рисом, посреди дома, а на крики детей, которые друг друга зазывали: «Посмотри, там играет мама Шан!», она только усмехалась. А на эпизоде, когда Шон Ба и Ань Дай повстречались в доме родителей Ань Дай, уже узнали друг друга и, обнявшись, пообещали друг другу вечную любовь и супружество, Шан и говорит как ни в чём не бывало: «Ага, обнимитесь. Вот смотри, бабушка, через некоторое время они сюда вернутся и отдадут тебе на воспитание ещё одного ребенка». Сказав, слезла с мешков и пошла в спальню, говоря: «Пошла я спать». Однако бабушка хорошо знает, что там в постели лежит она и плачет, ведь в такие объятия Зиеу её не заключала никогда.

Услышав про это, Зиеу чувствует боль в душе. Она боится, что Шан она как те простые люди, что всех гребут под одну гребенку, что роль и что актер - не различают, если актер играет отрицательную роль, то он тоже такой плохой на самом деле, если любят друг друга на сцене, то и в жизни должны быть любовниками. Она выбирала с тех пор играть только женщин боевого склада и стала известной именно в таких ролях – тонко входит в роль женщины-воеводы с презрительным взглядом перед врагами и смертью, величественно выполняет приёмы боевого искусства, мастерски владеет холодным оружием. Все говорят, что если у человека есть заранее определенное призвание, то Зиеу родилась, чтобы играть такие роли женщин-воевод.

Так продолжалось долго, и она уже и не может играть роли другого амплуа. Однажды, по случаю традиционного праздника в честь создателя театра кайлыонг, ей было поручено сыграть роль То Ань Нгует в сценке встречи с сынишкой Тамом. Когда Там поругался с мамой и ушёл, Нгует выкрикивает ему в след: «Там, разве ты меня, твою маму, прогоняешь?», и другая актриса разорвала, разодрала бы сердце зрителей этим криком, а она не может как следует выговорить даже слово «мама», то слово, что уже половину жизни она ждёт-недождётся от собственной дочери.

Поэтому в интервью для газет она часто шутит над собой, что является только наполовину актрисой. А когда прошла молодость, красота уже увяла, она начала играть комедийные роли, сказав: «Уже много лет выступаю, выплакала все слезы, сейчас могу играть только в комедиях». И таким образом избегала она ролей матери и не должна была с болью на сердце слушать от молодых коллег слова «мама, мама».

Но на днях труппа представила спектакль «Сон» на гастролях на рынке Онгчанг, она там играла старуху - торговку мелочами. Маленькая роль, она должна только выйти с коромыслом, там встречает хулигана, который своим хулиганством запугивает молоденькую девушку, и старуха заступается за девушку. Простая сценка. Однако во время спектакля, слушая молодую актрису Тху Ми в роли девушки, что кричит за спиной «Мама, помоги!», старуха вдруг окаменела, стоит как столб посреди сцены и заплакала. Тху Ми тоже опустила голову в рыданиях. Зрители ничего не понимают, а актер в роли хулигана не знает, что делать, выдавил некоторые невнятные слова и ушёл. Занавес. Замначальника труппы, а он и есть режиссёр-постановщик спектакля, кричит на них так, что брызги слюны летят вокруг. «Не могу поверить! Одна такая всё хочет быть известной актрисой, а другая с солидным стажем, уже десятки лет выступает, а играете как трехлетние дети!». А они обе грустят. Она спрашивает Тху Ми, почему она так необычно выкрикнула, и молодая акриса заплакала: «Когда ещё жила дома, каждый раз, когда мой отец напивался, он слушал только мачеху, жестоко меня бил, никто не мог его отговорить. А я только и могла звать маму на помощь. Привыкла». Боже мой, кто из нас артистов может совсем игнорировать свои собственные переживания в личной жизни, чтобы жить только сценой и полностью вживаться в театральные образы?

После спектакля Зиеу вместе с Тху Ми долго сидели на причале у берега реки Онгчанг. Дует холодный ветер. Тху Ми спрашивает: «Каждый раз, когда меня больно били, каждый раз, когда у меня что-то грустное случается, первым делом вспоминаю мою маму, и почему так получается, сестричка Зиеу?».

Она внезапно окаменела и задумалась. Вот и у её дочки Шан тоже случаются грустные моменты, она тоже вспоминает о маме, а она – Зиеу – находится за сотни километров от неё. Эх, нехорошо так, не положено. Надо было всегда быть дома, возле дочери, чтобы слушать её шептания о каком-то юноше, который вчера ещё сказал, что её любит, а сегодня уже приглашает на собственную свадьбу с другой девушкой.

Утром она пришла к руководителю отпроситься домой. Тот, играя в шахматы, в рассеянности сказал «ага». Она попрощалась со всеми, все думают, что вернётся. Ведь велика у неё любовь к театру, к сцене.

Только Тху Ми знает, что в труппу она уже не вернётся. Вчера ночью заключила она молодую актрису в свои объятия, сказала, что очень любит Тху Ми, любит с того момента, как она только что вступила в труппу шестнадцатилетней девочкой, но с таким взрослым лицом, таким же, как у её дочки Шан. Ей жалко молодую актрису Тху Ми, потому что в ней увидела себя, такой же энтузиасткой, уверенной, с таким же чистым сердцем и душой, что, казалось, по силам заключить в свои объятия всё небо и всю землю. Жаждет славы, однако не может полностью отказаться от личной боли и забот ради сцены – святилища искусства. Она тогда ей сказала, что, наверное, откажется от карьеры, вернётся домой к матери хорошей дочерью, к дочери хорошей матерью. Хотя знает, что быть матерью намного труднее, чем быть королевой или женщиной-воеводой на сцене.

Особенно трудно быть мамой своей собственной дочери Шан, которая уже совершеннолетняя, и которая всё также, как к чужой, к ней относится. Вот, возвратившись домой, оставляя пару вёсел у плетня, Шан улыбается, говорит ей ту фразу, которую чаще всего говорят чужие чужим:

- Ой, сестричка, ты снова в гости заезжаешь? Утром завариваю кипяток и слышу, как огонь смеётся - уж это явная примета, что в доме будет гость. Оказывается, это ты.

Её радость моментально покачнулась, как огонь в керосиновой лампе при продувающем ветре: эх, Шан, разве я гостья, я в твоем доме гостья что ли, дочка?

Она поспешно встала, сказав, что пойдёт на кухню готовить ужин. И с трудом зажгла огонь в печи, так что дым коромыслом стоит на весь дом. В сорок лет впервые она начала учиться быть хорошей дочерью, хорошей матерью, с этими кастрюлями, где варятся кислый рыбный суп с кувшинками и тушёная рыба вперемешку с креветками.


Спектакли "Боевой барабан Мелинь" и "Шан Хау":
http://www.nhat-nam.ru/forum/viewtopic. ... 850#p52850
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Нгуен Нгок Ты. Рассказы - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

По книгам писательницы Нгуен Нгок Ты сняты фильмы, например, фильм "Бесконечное поле":
http://www.nhat-nam.ru/forum/viewtopic. ... 060#p11060

Изображение
Нгуен Нгок Ты
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Нгуен Нгок Ты. Рассказы - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Ветреная могила

Рассказ

Нгуен Нгок Ты

Тогда сестре было тринадцать, а брат был на два года моложе.
17 октября того года родители собирались на поминки родственника, оставив сестру с братом дома. Тогда, взяв подмышку пару вёсел, выходя из двери, мать напоследок повернула голову назад, сказала сестре:
 Дома за братом посмотри...
Сестра коротко ответила «да». Свои наставления мать разбрасывает везде по хозяйству. Как только посмотрит сестра на двор, там ждёт «Если чёрные облака набегают, то неси дрова в хлев», и «Хорошенько закрой ворота» стоит, прислонясь спиной к забору, на котором цветут крупные фукции. В доме поджидает «Возьми веник и подмети паутинки на алтаре». «Кончается рис, сходи в магазин» валяется в углу кухни, а у пруда на мостике ветер ворошит «Возьми окуней, потуши с перчиком», которое хвостами плещется в плену в ведре.
Была бы сестра одна, то все эти наставления и ещё другие выполнила бы, однако брат не хочет мирно сидеть, ему только бы побежать за стрекозой куда-то. Отец часто говорит, что домашние дела нужно делить между братом и сестрой, ведь у каждого свои обязательства. «Брат рыбу добывает, а сестра ухаживает за огородом, брат работает в поле, а сестра – на кухне». Когда брат станет мужчиной, может поднять руку на женщину, а сестра вырастет женщиной, может только побои терпеть. Ан нет, об этом отец впрям так не говорил, но сестра с братом сами просекли.
Сестра знает наизусть уроки отца об обязательствах полов, поэтому, когда брат выразил желание сходить в магазин за рисом вместо того, чтобы встать на высокий стул и подметать алтарь, сестра вынуждена была кивнуть головой. Будучи сестрой, она должна уступить желанию брата.
На самом деле сестре нравится побывать в магазине, чтобы посмотреть на красивые заколки с желанием их иметь. Однако брату этот магазин тоже раем кажется – там лежат красочные сладости и не менее красочные шарики. Несмотря на то, что каждый раз после магазина у брата зубы от конфет желтеют, несмотря на его рассеянность, типа купил сахарный песок, а принёс домой – в кульке песка оказывается больше, чем сахара, вдобавок получил ещё несколько сороконожек. Так, в другой раз, он сходил за фасолью, но пришёл домой с пустым пакетом – ведь горошинки вытекали по дороге через дырочку, прямо как принцесса Ми Тяу оставляла следы, чтобы муж путь-дорогу к ней нашёл. А ещё до этого брат перенёс мешок риса через реку так, что мать должна была отнести на мельницу мокрый рис, чтобы смолоть на тесто.
Так вот в пути до магазина госпожи Ты Мот вполне может быть ещё много драматических моментов, например, сломается ветка, а там обнаружится улей, чей-то бумажный змей застрянет на высоком дереве, близко, уж очень близко кричит кукушка... всё может заставить брата опоздать домой на несколько минут или на несколько часов, или до конца фильма, если случайно в магазине тётя Ты Мот проигрывает диск с фэнтези, типа «Пожар в Пагоде Шаолинь».
Поэтому в этот день уже поздно, намного позднее обеда, а брат с рисом ещё не вернулся домой. Тушёные окуни лежат, остывши, в ожидании риса...
Маленькая деревня ещё на много дней подряд потеряет покой, потому что исчез без следа, пропал без вести одиннадцатилетний гражданин. Сестра же всё думает, он просто где-то прогуливается. Она сердится на тех, кто выражает горе, потому что не смогли найти его бездыханное тело ни на дне реки, ни в широком поле. Его исчезновение остаётся загадкой, ох, так жестоко пошутил над ней Небесный Владыка.
Многие месяцы после этого события родители пребывали в горе. Сестра же всё уверена – брат где-то там нагуляется и вернётся. До тех пор, как родители сделали фотографию брата и поставили на семейный алтарь, рядом с покойными предками. На этой фотографии брат в жёлтой форме футбольной команды его школы поднимается вместе с командой на пьедестал, чтобы получить бронзовую медаль уездного турнира. Брат повернул лицо влево, показывая родинку с кунжутное зерно на щеке, точно так, как он повернул к ней лицо в то последнее утро, когда побежал в магазин.
Эта фотография ставит точку на её ожидании, и надежда улетучивается под солнцем. Мать страдает с мыслью, что тело её сына, может, смыто в море или застряло под каким-то мостом не найденным и потихоньку там разлагается. И поэтому маленькая душа мучается голодом. Родители поэтому начинают вызывать брата при семейной трапезе. Однажды сестра забыла выставить лишнюю пиалу, отец с размахом дал ей оплеуху, так что она упала навзничь, ведь «велели тебе за братом посмотреть»...
Этими словами она навсегда обвиняема, и она должна отвечать за всё, связанное и не связанное на свете, типа крысы разрушили гнездо курицы в огороде, или порывом ветра свалилось дерево папайи.
Если каждый раз, когда мать плачет у реки, отец опускает палочки посреди ужина, когда доносится в их дом голоса детворы, зовущих друг друга на охоту на птиц, когда тихо проходит Тэт, когда тихо тлеют благовонные палочки на алтаре, когда перебирает оставленную дома одежду брата, если каждый раз на её теле появляется волосинка, то она превращается в обезьяну. Если каждый раз в неё добавляется капля воды или песчинка, то она в в свои тридцать лет превращается в реку или в песчаный холм.
Она живёт одна. Каждый раз, когда хочется засмеяться, захохотать, то вспоминает, что это она потеряла брата. Каждый раз, когда хочется сказать кому-то заветное слово «да», то вспоминается голос матери, зовущий брата по имени. Каждый раз, когда хочется зажить счастливо, достойно человеку, то вспоминается, как отец на смертном ложе не закрывает глаза...
Она всё не теряет веру, что брат где-то гуляет. Она сохраняет дом по-прежнему, такой же сад, такой же огород. Если засыхает какое-то дерево, она пересаживает похожее. Забор где прохудился, она там починяет похоже. Она всё стоит на том месте, где стояла в то утро, когда брат завернул несколько купюр в пояс синих шортов и в серой от бананового сока футболке побежал в сторону магазина госпожи Ты Мот. В спешке брат забыл закрыть ворота, из-за этого соседние куры зашли к ним в огород, всю новую капусту выклевали.
В одно утро она пошла к соседу попросить соседского ребёнка перебрать причёску и вырвать белые волосы, и в полусне жалеет себя, что у самой нету такого дитя, чтобы попросить такие дела сделать, и вдруг услышала, как залаяла домашняя собака. Она подняла голос и через забор спрашивает гостя, а он с робкостью отвечает:
- Я ищу дом господина Мыой Хынга.
- Да, это мой отец, кого вы ищите?
- Так это я, твой  брат, сестра!
Ответил гость. Сестра не знает, каким образом она оказалась дома. Летела ли, ползла ли, или перепрыгнула канал с водяными шпинатами. Она знает только одно – встать на колени перед алтарём родителей, чтобы сказать им:
- Вот, видите, я же сказала, брат только погуляет...
Она там оставалась на коленях очень долго, длинные волосы перепутались, падают на землю. Кривой силуэт её спины очень напоминает могилу. Она брата не спрашивает, куда ушёл. Какая польза спросить.
Ведь мужчинам - отправиться в путь, а женщинам - оставаться у дверей, охраняя дома. Так устоялось, жизнь таким образом разделила им их обязательства.
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Нгуен Нгок Ты. Рассказы - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Лодка причалила к берегу

Рассказ

Нгуен Нгок Ты
 
У женщин если некрасивый нос, то обязательно красивые глаза. Если лицо некрасивое, то фигура отличная. А если внешность некрасивая, то обязательно красивая душа. Так или иначе, они красивы. Красивы, даже при гневе. Так Ньо думал про себя, когда вёл мотоцикл с Бе на заднем сидении на рынок.
Ньо смотрел ей вслед, она шла вперёд с чуть сутулой спиной, руками далеко от себя размахивает в такт шагам. Она сердится. Сегодня хозяин приедет домой. Как всегда, человека ещё не видно, а телефон уже вовсю трезвонит, того или другого блюда хочется ему покушать. Он планирует приехать на семь дней, а  список «хочу поесть» полон двадцатью одним деликатесом. Он всегда говорит жене: давай всё просто - хочу поесть суп с ферментированной рыбой и дикорастущими овощами, ну, и с цветами кувшинки, с жёлтым лимнохарисом, хочу блины с молодыми листьями манго... Он также хочет поесть тушёного угря или кашу с змееголовом... Бе внимательно слушает все блюда и нерешительно спрашивает хозяйку: «А сказал ли он, что Вас хочет видеть?» Её вопрос заставляет хозяйку на миг остолбенеть, и та отрицательно закачала головой. Бе сердится: «Так он домой возвращается, чтобы поесть, а не повидаться с женой и детьми. Ох, какой нехороший. Может, не будем ничего напрасно готовить?»
Бе высказала эти слова просто так, только от сердитости. На утро, чуть заря засветилась, уже слышно, как она со двора громким голосом зовёт: «Давай на рынок», и шуршащие шаги во вьетнамках топочут по двору к воротам. Хозяйка смотрит на двор, а там Бе стоит у ворот, гремя створами, её красивый наряд с фиолетовыми узорами в красоте ничуть не уступает фиолетовым цветам, гирляндами вниз падающим у забора. Хозяйка позвала младшего брата, который только что встал, и велела взять мотоцикл, везти Бе на рынок.
В выходные дни конца недели Ньо не должен идти на работу и поэтому часто ездит на рынок с Бе. Для него это радость на утро. Ньо оставляет свой мотоцикл у входа на рынок, сидит и читает свежую газету в ожидании Бе. Иногда он берёт газету в руки, но ни одно слово в его голову не лезет, потому что следит за Бе, забывая про чтение. Бе любит прохаживаться несколько раз по торговым рядам с такой радостью, как будто прогуливается по парку. Руками трогает сухие кокосы, уже ободранные от внешней коры, берёт пучок овощей и осторожно кладёт назад, застенчиво улыбаясь продавщице: «Ой, как скучаю по деревенским огородам», и после этого повернулась, чтобы ласково провести рукой по звёздчатым яблокам у рядом сидящей старухи. А после того, как насмотрелась на спелые сиамские анноны, уже совсем отошедши, вдруг делает несколько шагов назад, чтобы издалека ещё раз на них посмотреть, и оттого, что делает шаги назад, не оглядываясь, с кем-то нечаянно столкнулась.
Рынок собирается на тесной дамбе, расположенной вдоль речного причала. Продавцы причаливают свои лодки к причалу, привязывая лодки к вбитому в дно реки столбу сзади, а спереди лодок лежит многолюдная дорога. Бе каждый раз теряется в этом шумном, полугородском, полудеревенском рынке, становясь беспечной и невнимательной. Как будто дома другая девушка Бе – та дома любит порядок и лад. Вот хозяин, когда приедет, будет ему от неё укоры, что не помнит хозяйку с детьми, потому что он об этом своей жене не говорил. У неё такой характер – что на уме, то на языке. Уже три года городская, из крана, вода не может смыть с неё деревенскую спесь. Хозяйн такой служанки побаивается – ведь уже так случалось несколько раз, когда он навещал жену, но встречался с закадычными друзьями и забывался в пировании с ними, то Бе на него серчала-ворчала: «Всё время в отлучке. А есть времечко домой съездить, и то друзьям посвящает, а не жене и детям...». Хозяин обиделся, намёками ей – «уж не знаешь, в доме кто хозяин...», а Бе только искоса бросает на него сердитый взгляд в ответ – «так для чего язык, если видишь нехорошее...».
Бе не делает покорный вид, не боится потерять маленькую зарплату, не боится хозяев, не чувствует своё низкое положение служанки в доме, и таким образом ведёт себя. Бывают такие дни, когда хозяйка чувствует пустоту в доме, потому что муж на работе, а дети в школе, и идёт хозяйничать на кухню, приготовить какие-нибудь блюда. Она не даёт Бе себе помочь, но Бе там же вертится, не отходя ни на шаг. Эх вы, моя сковородка горит, эх, от дыма почернели мои кастрюли. А эта посуда из стекла, поосторожнее, пожалуйста... Бе стоит за спиной хозяйки, руки в боки, ворчит, как будто кухня принадлежит ей, вся кухонная утварь тоже её, как будто её собственный порядок в её собственном раю был нарушен чужим человеком. Хозяйка вся в поту, прическа взлохмачена, всё лицо в муке и яйцах. Ньо смотрит на них и ему всё это очень смешно, потому что его старшая сестра–хозяйка незаметно становится служанкой, находится под гнётом другой и оказывается в таком жалком положении.
Ньо тоже работает, редко бывает дома, а когда дома, то любит лежать в своей комнате, слушать, как Бе в заднем помещении качается на гамаке, поёт песню кайлыонг «Зелёные листья бетеля». Дойдя до последних слов о том, как «небо покрыто осенними холодными дождями, ты мне изменил, теперь кому я смогу поверить...», каждый раз в её голосе звучат нотки, как будто она подавилась слезами, как будто не может дышать. Однажды хозяйка спросила её, почему она грустным голосом поёт, Бе сказала – потому что эта песня такая грустная, поэтому грустным голосом. Хозяйка улыбнулась: «Или ты опять скучаешь по возлюбленному в деревне»? Тогда Бе неспеша встала, руками несколько раз провела по собственным бёдрам и начала мыть лестницу, потому что «ох, так много пыли».
О ней известно немного, ведь она хранит  тайны у себя на душе, разве что общие сведения, что известны всем: тридцать два года, жительница селения Чаоланг, которое расположено от города в четырёх часах на моторной лодке да ещё полчаса ходьбы. Не замужем и делает вид, что ненавидит мужчин. Ньо не повезло, потому что относится к числу этих самых мужчин, поэтому он часто получает от неё выговоры – то обувь поставит не там, то одежду неаккуратно разбрасывает, то книги в беспорядке лежат. Иногда Ньо нарочно нарушает порядок в доме, чтобы послушать её упреки для развлечения.
 
Ньо  думает, что только мужское крепкое обьятие поможет Бе, освободит её от таких жёстких правил. По дороге на рынок его рассмешила эта мысль, но Бе об этом даже не подозревает, беспечно разговаривает с ним, как старшая с младшим. «Сегодня я буду долго, ты посиди там в лавочке, возьми себе напиток...». Ах да, старшая, она ведь старше его на целые два года.
Бе заходит в рынок одна, уже забыла всю свою сердитость. Она чувствует, что будто находится дома на родине, ведь тут на рынке полным-полно женщин из разных деревень, простодушно-честные в торговле, на лицах ещё полностью сохраняются следы от тяжёлого деревенского труда. Поэтому для неё этот шумный многолюдный рынок становится местом облегчения, как всегда. Как всегда она от рассеянности наступила на ногу одной женщине, когда шла задом наперёд, возвращаясь к доскам, изготовленным из дерева александрийского лавра, которые продаются у одного мужчины. Та кривит яркими губами, спрашивает, где её глаза. Ну, обычно глаза у неё как у людей, на лице, но в данный момент они лежат  на досках... нет, точнее, на мужчине, который изготовливает доски из свежего дерева, а рядом с ним сидит девочка. У них на лодке кроме досок ещё выставлены на продажу пучок кокоса и несколько связок бананов. Бе спрашивает: «А сколько стоят бананы». А перед тем, как спросить, она расправляет плечи – ведь заметила, что осанка некрасивая при опушенных плечах.

Мужчина поднимает голову, опускает, снова поднимает и опять опускает уже надолго, пробормотал неразборчиво какие-то цифры. Бе почти сердитым голосом поторговалась, резко убавив цену, и получила решительный отказ качанием головы. Она пальцем продавливает и проводит по доске, как будто это свежая рыба, а не дерево, и сразу сказала, что дорого стоит, когда ещё и не спросила цену. Она делает равнодушный вид, как будто не хочет купить. Мужчина отвечает тем же, он тоже не хочет ей продать. Только девочка смотрит на гостью,  легоньким голоском спрашивает – а не хочешь ли ты, тётя, кокосы купить.
А она, конечно, не хочет кокосы покупать, ведь сегодня утром она шла на рынок, чтобы найти молодые кислые листья для приготовления варёного мяса с ферментированным рыбным соусом, и цветы сесбании, чтобы сварить суп с цветами. Ей нет дела до кокосов и бананов, да ещё таких некрасивых. Однако она удержалась от прямого отказа ребёнку. Посмотрев на девочку, она спрашивает:
- Ух ты, такая маленькая, ну шесть лет же от силы, а уже так проворно умеешь торговать... ты на кого похожа?
- На маму.
- А где мама, не вижу.
Девочка открыла рот, готова была ответить, но мужчина резким движением поднимает её на ноги. От неожиданности девочка забыла, что хотела сказать. Бе не стала больше ребенка спрашивать, пошла искать кислые листья, потому что женщина в летах, сидящая рядом с бататами в лодке, внимательно смотрит на неё, высмеивает:
- Эх ты, не дразни чужих мужчин на рынке...
Бе ей улыбается и чувствует немоту в спине, потому что она держит спину прямо уже довольно долгое время, хотела было ссутулиться, однако знает, что от сутулой спины у неё не будет такой городской неторопливой прямой осанки, поэтому снова поднимается прямой, с высокой грудью. Она, держась с такой осанкой, по её мнению хорошей, неторопливо прошлась по рынку до конца торгового ряда и возвращается обратно. Она смотрит по сторонам, спотыкается несколько раз о разных встречных людей. Как нарочно, сегодня на рынке толпы, и она сама не знает как снова оказалась перед лодкой у мужчины с досками из свежего дерева лавра. Она заметила, что он уже собирается уплывать, кричит:
- Эй вы, что так спешите, я же хочу купить доску. Сделайте, пожалуйста, тут поаккуратнее, я заплачу, сколько вы хотите.
 Мужчина быстро взглянул на Бе и, наверное, понял, что она не шутит, медленно сел и вынул рубанок. Он достал заготовку доски – с корой дерева, так чтобы поверили, что на самом деле это заготовка из свежего александрийского лавра, и эта заготовка удерживает мужчину на рынке ещё немного. Бе с удовольствием ждёт, не показывая ни малейшего признака нетерпения, несмотря на яркое жаркое солнце, несмотря на гору дел, которые ждут её дома. Она смотрит вокруг, вдруг посмотрела вниз на себя и сразу пожалела – утром надела вьетнамки и дешёвый костюм с фиолетовыми узорами. Надо было переодеться в джинсы, в футболку и обуться в кроссовки. А мобильник, как странно, всё утро никто на её мобильник не звонит. На самом деле, Бе думает, если бы кто позвонил ей в этот момент, она бы подарила  ему в знак благодарности несколько миллионов донгов. Бе хотела было вынуть мобильник и позвонить кому-нибудь сама, но вспомнила – с того дня, как дала ей хозяйка этот бывший в использовании мобильник, она только отвечает на звонки да в игры в нём играет, поэтому у неё нулевой баланс, невозможно сделать вызов. Однако она всё-таки вынула мобильник, пальцем привычным движением легонько пробежалась по клавиатуре и тихонько сама себе говорит: да, да, это я, но я на рынке, скоро вернусь, не торопись.
Бе заметила, что у неё всего один зритель, это та худющая девочка, дочка мужчины. Она смотрит на неё, не мигая, поблёскивая глазами. Она заметила, что это не от того, что слишком увлечена та её игрой, а потому что у девочки поднимается высокая температура. Губы у неё красные, сухие, аж до крови. Бе не удержалась от крика – она что, болеет? Мужчина молча повернулся посмотреть на дочь, молча кивает. Бе на него кричит – да что вы, как вы можете считать себя отцом? С утра лекарство-то дали дочке? Дали ей хоть что-нибудь поесть? Мужчина только опускает голову всё ниже и ниже. Как будто стоит ему поднять голову и посмотреть на Бе, то её взгляд может его в пепел сжечь.
Бе решительно берёт девочку на руки и, прижимая её к себе, идёт с девочкой на руках в аптеку, расположенную через дорогу. Она спешит, плечи низко опуская и спину ссутулив. Девочка смотрит на неё и повернула голову к отцу, однако мужчина не бежит отнять дочь, лишь остаётся на месте и смотрит им вслед.  А Бе уже не обращает на мужчину внимание. Она с девочкой пошла через дорогу, протискиваясь между мотоциклами и пешеходами, среди шума и суеты. Она не усмехается, когда фармацевт спрашивает её, что с вашей дочкой, насколько у неё поднимается температура.
Ньо стоит другой стороне улицы, в тени под крышей станции заправки, и молча следит за спектаклем. Артистка в главной роли уже сбросила с себя маску полугородской женщины, оставляет за собой и цены, и рынок под уже довольно высоко поднявшимся солнцем, и толпу торопливых людей. Вскоре она возвращается с девочкой, которая уже стала немножко живее после чашки каши и дозы лекарства. Там, в лавочке, она с Бе заговорила и, вспомнив, что ещё не ответила на её вопрос, пролепетала:
- Моя мама остаётся дома с очень маленьким братиком.
Бе ей поддакивает, ведь вначале она подумала, что её мама ушла от них. Таких исходов в фильмах много, так как женщины не могут терпеть бедность и тяжёлую жизнь, не могут терпеть незначительные ссоры с мужем, поэтому уходят к другим, оставляя мужу несколько маленьких детей. Муж расскаивается, жалеет себя и с сожалением думает о той девушке, которую однажды до женитьбы любил. Муж будет жалеть, что женился не на той, ведь та была некрасива, зато бедность и тяжёлый труд могла бы стерпеть. Та была маленького роста, немножко полная, как косточка в плоде хлебного дерева...
Бе почувствовала волнение, ведь такой сценарий почему-то слишком похож на её настоящую жизнь. Она хотела бы взойти на ту маленькую лодку, уехать вместе с мужчиной и его дочкой к нему домой... Эта странная мысль заставила её рассмеяться вслух, когда пальцами причёсывала волосы девочке и делала ей аккуратную причёску. Вручив девочку в руки её отца, она заметила, что девочка слишком на отца похожа – у неё те же тёмные лохматые брови над глазами, вылитыми отцовскими. Бе заговорила:
- Да ладно. Сиди торгуй. На меня не обращай внимание. Я не обижаюсь на тебя. – Она движением головой показала на другую сторону реки. – Пошла я.
Мужчина молча вручил ей уже выстроганную доску и, зная, что его появление отнимает у неё радость, сказал:
- Возьми, деньги не беру. Неси домой, на досуге руби ножом по ней, как по лицу того, кто обидел тебя...
 
Бе посмотрела на мужчину, ухмыляется - ах, вот как, если сделаешь так, то грусть и обида проходят? Так просто? Однако она с охотой понесёт доску домой, на память об этом случае, когда она побывала на рынке, где повстречалась с односельчанином с его маленькой дочкой, жителем далёкой деревни, где в большом количестве растут дикие александрийские лавры, у которых влюблённые пары сидят, на корнях которых влюблённые высекают имена и клятвы быть верными друг другу... Она снова посмотрела на мужчину, погладила девочку по щеке, попрощалась и позвала Ньо.
Они молча проехали часть дороги и, когда уже спускались по мосту, Ньо первым заговорил:
- Это был бывший возлюбленный, не так ли?
- А ты как узнал? – Бе с удивлением спросила и, опомнившись, отрицает. – Нет, неправда.
- Так шучу я. Неправда, так неправда.
Ньо говорит и чувствует за своим затылком неровное дыхание Бе. Её рука на его плече дрожит и очень холодная. Эх, женщины, если у неё некрасивый нос, то обязательно красивые глаза. Если шея некрасивая, то спина красивая. Если лицо некрасивое, то фигура отличная. А если внешность некрасивая, то обязательно душа красивая. Так или иначе, они красивы. Красивы, даже при грусти.
 Весь этот день Ньо лежит у себя в постели, внимательно прислушивается к каждому звуку на кухне – Бе нежно разговаривает и легко смеётся. В ней растёт радость, она вся наполняется радостью. Вечером он помогает ей сделать опору для лианы через двор, и она тихо заговорила: «Я знаю, что он спилил лавр, который стоит у пруда, где мы с ним часто сидели на свиданиях. Больше о нём не буду думать...»
После этого раза Ньо заметил, что Бе больше не пела песню про зелёные листья бетеля. Ни разу.
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Нгуен Нгок Ты. Рассказы - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Гора остаётся

Рассказ

Нгуен Нгок Ты

Вот и Х. появляется перед ними.
В поле зрения стремительно вырастают серебристые горы, разбросанные тут и там, издалека похожие на маленькие пироги, лежащие на ровном поле, покрытом пожелтевшей реденькой травой. По левой стороне дороги видно море, на илистых волнах которого колышутся потрёпанные, маленькие лодки.
Боже, в конце концов они доехали до Х.
На двести километров дороги потратили целых семь часов езды на машине. Однако Старший не может ехать быстрее, просто не может прибавить ходу, потому что мать сидит рядом, непрерывно повторяет: «Медленнее, медленнее, мы ведь не спешим». Машина поэтому едет, как черепаха, и, наконец, приехали в Х., когда у всех спины закаменели, а ягодицы потеряли чувствительность.
Х. расположен непосредственно в пограничной зоне, представляет собой маленький, бедненький городок с маленькими, короткими улицами, извилисто бегущими вокруг небольших гор, покрытых довольно густой листвой. Тут и там в горах, среди зелени, виднеются редкие тёмные крыши пагод. Маленький бедный рынок собирается на коротеньком участке дороги вблизи понтонного моста. Жители Х. не могут сделать атмосферу в своем городе оживлённее, так как предпочитают оставаться в своих домах. На дорогах почти безлюдно. Не то что в К., где по улицам текут бесконечные потоки машин, и как будто несколько сотен тысяч людей то и дело выходят разом на улицу, встречаются исключительно в кафе.
- Ну и земля, отлично подходящая для принятия рясы и службе Будде, – небрежно говорит Второй. – Мама, ты сделала правильный выбор места. Мне тут через месяц тоже бы вслед за тобой сбрить голову и присоединиться к тебе... за компанию.
- Не говори ты такие худые слова, - мать делает строгое замечание сыну. Но она знает, что у него такой характер, всегда готов выпалить такие нагловатые слова, не умеет обдумывать свои высказывания, и мать всегда уговаривает других детей простить Второго, так как он такой - что на уме, то и на языке. Младший с завистью отвечает: ты всегда его покрываешь, мама, ему же тридцать восемь, не ребёнок.
Но с завтрашнего дня мать больше не будет покрывать своего второго сына. С завтрашнего дня она официально пострижётся в монахини, отдаваясь служению Будде.
Такое решение матери не удивляет никого. Ведь мать посещает пагоду и принимает веру и вегетарианскую еду уже десятки лет. В начале она посещала пагоду и занималась благотворительными делами только для того, чтобы избавиться от ухажёров. Но постепенно она нашла настоящую радость, в пагоде она забывает жизненные проблемы и в религии находит опору своей жизни. Никто ни с кем не обсуждал ничего, но её дети хорошо знают, что рано или поздно настанет день, когда мать пострижётся в монахини. Младший первым позвонил Второму, когда тот сидел за рюмкой водки. Второй буркнул: «А что тут такого, чтобы звонить, деньги только напрасно тратишь на звонки...». И после долгого молчания добавил: «А где ты сказал, в Х.? Далеко-то как...». И сразу следом за Младшим позвонил Старший, угрожающим тоном предупредил: «Не смей её уговаривать, слышишь?».
Ведь они уже один раз её отговорили от её собственного решения и до сих пор жалеют, чувствуя себя в долгу перед матерью.
Тогда был сосед-фельдшер, господин Тин, который вечерами ставил лавочку перед своими воротами, там сидел в ожидании выхода матери. Она выходила во двор делать домашние дела, а он на расстоянии разговаривал о том, о сём. Как раз в то время показывали по телевизору фильм о любви Фам Конга и Кук Хоа, и односельчане в один голос дразнили детей – вот, скоро у вас появится отчим..., а дети боялись. В следующие дни мать заметила грусть детей и услышала, как поют они частушку: «В дождь водяные пузыри появляются на дворе, мама выходит замуж, ни с кем остаются детишки-сиротинки...». Мать стоит, как вкопанная, посреди кухни, еле сдержала слёзы.
Их отец умер, когда братья ещё не умели и нос самостоятельно вытирать. А потом, подросши, они прогоняли всех, кто сватался к матери. Ведь боялись такой судьбы, как у маленькой Нги Суан или Тан Лыка в спектаклях. Тогда никто из детей не думал о том, что мама останется одинокой в доме, когда они вырастут и уйдут, целыми днями тогда мать будет одна в компании включенного радиоприемника, потому что жаждет она услышать человеческий голос. Тогда они ещё не знали, что в жизни у них будет много дел, и появятся много людей, чтобы их любить.
А когда поняли, то уже было поздно, исправить невозможно. Мать нашла радость в религии - ну, пусть будет так...
Поэтому в той машине, когда все трое провожали мать в пагоду, они друг с другом в тайне договорились, чтобы все показывали весёлость на лицах и бодрость духа, чтобы мать уходила к Будде служить без малейшего лишнего угрызения на душе.
Младший подумал, зачем много людей на проводы, чего доброго, мать ещё больше тяжести на душе почувствует, поэтому сказал, чтобы все жёны и дети остались дома. Но не все из братьев смогли сыграть весёлое настроение перед разлукой с мамой, поэтому в дороге все напрягались, старались быть крайне воодушевлёнными. Х. , оказывается, представляет собой многообещающее место отдыха. Тут длинный пляж, море прозрачное, голубое, а плюс ещё и поэтичный пейзаж каменной гоы Дадонг и острова Бакон, и хорошо было бы подняться на вершину Диабо с первыми лучами, чтобы наблюдать за восходом солнца. Прекрасным, как в мечте, предстаёт озеро Тиеухо в эти часы! Так можно составить целый список мест, достойных посещения, да ещё надо посетить и пограничный рынок, чтобы было, чем похвастаться перед коллегами – как никак побывали за границей, а там, ой, как весело!
Мать молча сидит, слушает разговор детей. Младший безудержно болтает, Старший поддакивает, а Второй напоказ демонстрирует воодушевлённость... Мать молча сидит, думает о завтрашнем дне, когда она не услышит уже эти голоса. И с чего они такие радостные...
Старший, обычно редко показывающий эмоции на лице, сегодня тоже весело смеётся и разговаривает. Иногда вздрагивает от собственного излишне громкого смеха и сдерживается, чтобы смех не показался слишком необычным. Он хочет держаться настороже, чтобы вовремя вспомнить глупые анекдоты во вчерашней газете и пересказом их вовремя перебить глупые речи Второго, вроде: «Мама редко куда уезжала так надолго, как на этот раз...». Ох, трудно быть старшим, так как надо одновременно обратить внимание и на Младшего, напомнить ему улыбаться, когда позируют для общей фотографии.
Выбранная матерью пагода расположена у подножья горы Онг. Слышны только вечерние молитвы, и поэтому маленькая пагода кажется мимолётной, неясной, неуловимой, как пелена дыма, как серость тумана под солнцем. Старая настоятельница берет мамину руку, сдержанно выражая свою радость тихим причитанием «Намо Амитабха Будхайя». Настоятельница говорит, что подготовка к завтрашней церемонии уже завершена, всё готово к пострижению. Мать повторяет: да, да, завтра вечером... Трое сыновей, на мгновение теряя рассудок, за ней повторяют: да, завтра, вечером...
- Ох, если так, то до завтрашнего вечера мы должны погулять, сделать целый круг по Х...
Старший хлопает в ладоши и берёт маму за руку, ведёт по саду, что при пагоде. Пагода маленькая, но сад при ней огромный, только вот деревья в нём растут без присмотра, почти как дикие. Он попросил её попозировать под густой кроной и заметил, что объектив как будто покрыт пеленой, а мама становится совсем маленькой фигурой в широком пустом пространстве. Как будто мама стала вдруг одинокой, ничтожной без своих детей.
Он так и стоит, смотрит на маму через объектив, не мигая, как будто боится, что она навсегда исчезнет. Младший и Второй поднимают руки к глазам, сетуя на дым от благовоний, такой густой, что слёзы текут, до смерти задыхаются. Старший делает грозный вид, с трудом демонстрирует угрозу в своём голосе: «Помните, что вам сказано».
Мама рукой оттолкнула Старшего в сторону, ругая: «Ну что ты, маленькими они боялись дыма, я ведь не позволяла на кухню ходить... Ты что, забыл?...»
Нет, даже если сейчас ветром сдует их в пыль, они не забудут всё, что сделала мама для них. Как почти на четвереньках по мостику над прудом ползала, чтобы выстирать Старшему джинсы. Или бегала за трусами или полотенцем, которые он забыл заранее взять, а сам уже стоит раздетый в бане. Когда он поссорился с женой, и жена ушла к своим родителям, мама бегала к кумовьям просить невестку вернуться назад. Она каждый день звала беременную невестку на вечерние прогулки, чтобы роды прошли легче, она готовила подстилку из чесночной шелухи для рожениц. Трое детей вспомнили всё это в один этот миг и поняли, что они в ответ не смогли ничего сделать матери. Но всё прошло, всё уже поздно, времена года проследовали друг за другом, и невозможно в прошлое добавить ни падающего листика, ни пения птиц. Ведь память о прошлом это то, что нельзя исправить. Младший сейчас с горестью думает о рубашке, перешитой матерью из её свадебного платья к его первому дню в первом классе.
Боясь, что не сможет удержаться от слёз, Второй проглотил слюну и жалуется на голод. Боже, как быстро проходит время, уже скоро стемнеет! Семья в полном составе смотрит в сторону горы, чувствует такую тяжесть на душе, как будто солнце всю их семью за собой тащит в ночь, как будто жалеют они конкретно это солнце, которое уже не взойдёт завтра.
К счастью, за ужином все снова обрели радость и смех. Анекдоты Второго немножко скабрёзные, но не лишены привлекательности и изящности, подходят для общей трапезы. Мать немного поела и смеётся до колик, потому что дети очень веселы. А дети, все как один, тарелку за тарелкой съедают вегетарианские блюда, к которым обычно они не прикасались ни за что. Как будто, если опустят палочки, то сразу заплачут...
Ночное освещение желтеет на пустых улицах Х. Спят индийские сирени по обочинам дорог. Почему вы такие, жители Х., даже деревья выбираете и те с цветами грустнейшего цвета... Второй непрерывно перебирает телевизионные каналы, жалуясь, что нет ничего интересного по телику, нечего посмотреть. Трудно, ох, трудно, когда нечем заняться, не над чем пошутить, не во что погрузиться, чтобы забыться...
Ежедневно ведь они играют роли, показывают симпатию к одним и презрение к другим, радуются с третьими, с четвёртыми грустят... громко смеются, когда сердиты, а весельем прикрывают грусть на душе. Однако никогда в жизни они не чувствовали трудность, как сейчас. Младший предлагает купить колоду игральных карт. Мать молча убирает беспорядочно разбросанную по номеру одежду детей и тихо грустит, потому что дети шумно спорят за карточной игрой. Сегодня вечером они до чего веселы, веселее, чем обычно...
А может, это ей грустно? Может, мать сама себя спрашивает. И неожиданно для самой себя она поняла, что не готова она к тому, что дети, все трое, уже спят, заснув таким непробудным сном, что забыли храпеть. Почему она чувствует себя грустной, разве завтра не будет ей легче от них, от мирских дел отказаться, сейчас почему всё ещё не спится ей. Если спать - это просто лежать с закрытыми глазами, то вся семья уже спит. И сейчас все трое детей лежат так прямо, так аккуратно в своих постелях, что отнимают у матери последний шанс поправить кому-то одеяло. И, наверное, уже никогда в этой жизни ей уже не выпадет сделать это своим детям. А до следующей далеко, очень далеко.
Настенные часы старого образца раз в час бьют, с таким хриплым звуком, как будто батарейка вот-вот сядет. Стрелки двигаются с сухим стуком, словно стучат топором по дровам. Младший встаёт, посмотрел на сидящую мать, сказал в полусне: «Как я хочу ударить по этим часам, чтобы смолкли, мама». Но разве и это не пустое, бесполезное желание...
Завтрашний день наступил без всяких часов. Солнце встало красным кругом со стороны Тиеухо. Вся семья поднялась рано, чтобы успеть добраться до вершины горы Диабо, радуясь превосходному пейзажу. Но, боже, это уже не вчерашнее солнце, абсолютно не то вчерашнее солнце...
Улыбки на губах вдруг становятся дрожащими, бездушными, увядающими. Мать заметила, что атмосфера становится напряжённой, как будто кто-то нечаянно уронил длинный выдох, и чувствует стыд за то, что она была довольна тем, что наконец наступил долгожданный день, долгожданный пейзаж. Однако это чувство напряжённости длится не долго, так как Старший умело рассказывает подходящий анекдот. Ой, как страшно, Старший думает, я уже пятый раз рассказал один и тот же анекдот, и пришлось при этом засмеяться...
Мать с горестью вспоминает, что Старший уже скоро перешагнёт сороколетний рубеж. Они уже давно самостоятельно борются за собственную жизнь и благополучие, им уже известны все обманы и жестокости, сумели ради своего блага наступить на других. Им больше не нужно мамино прикрытие.
И эта разлука кажется им слишком лёгкой по сравнению со всеми бедами, испытаниями и лишениями, которые они прожили сами, и эта мысль заставляет мать почувствовать острую боль в груди. Ой, а что же со мной, мать думает, разве не я сама выбрала приехать сюда, чтобы отречься от всего мира...
Постриг в монахини это важное дело, а что же она, разве хочет этим решительным шагом проверить чувства своих собственных детей? Нет, мать повторяет про себя, нет, неправда... Грешно так думать.
 Мать говорит детям, что хочет вернуться в пагоду рано, чтобы вместе с монахинями приготовиться к церемонии. Второй обиделся, хотел было сказать «Ты будешь тут оставаться до конца жизни, разве не можешь побыть с нами ещё чуток?», но, боясь, что эта мысль может вырваться в словах, быстро нашёл, что сказать о другом:
- Mама! Наверное, буду скучать по твоему дессерту из таро...
Его перебивает Младший:
- Да я могу сделать такой же, может, даже вкуснее. Вернёмся, зайди ко мне...
Мать грустна, хотя про себя всё твердит, что не грустит, на душе спокойно, потому что грешно быть грустной, когда перешагнёт к Будде. Настоятельница пагоды поднимает её длинные, уже поседевшие волосы, спрашивая:
- Спокойна ли ты на душе...
- Да, учитель, спокойна.
Но старая бонза словно не слышит этот ответ. Она продолжает:
- Насовсем ли ты отрекаешься от...
Мать из-зо всех сил сохраняет спокойное выражение лица, чтобы убедить настоятельницу пагоды и саму себя, что у неё уже нет ничего, связанного с жизнью. И, чтобы не прерывать церемонию пострижения, она кусает губы, смотрит на своих детей, которые стоят у пагодного пруда. Боже, смотри, даже в этот торжественный момент нашли себе развлечение посмотреть на рыбок... Разве им это весело?
А потом только Старший вошёл в торжественный зал для участия в церемонии. Второй и Младший побежали прятаться в саду, ведь нету сил улыбаться при виде падающих волос с головы матери. Хотя уже и не чёрные, но остаются такими же шёлковыми, как когда-то прежде...
Они так в саду и оставались, пока Старший не позвал. Мать принудила детей скорее собраться в обратный путь домой, ведь до их родного К. очень далеко, путь лежит и через реки, надо ждать паром, а уж время кончается, скоро солнце садится.
Расставание оказывается легче, чем ожидали. Дети в спешке сказали последние слова, как будто боятся, что из-зо рта вылетят слова нежелательные. Так что всё, что они сумели высказать, это только: «Мама, храни себя, будь здорова, если выпадет свободное время, мы заедем к тебе». И больше не задержались ни на минуту, все сели в машину и уехали. Младший даже не нашёл смелости посмотреть в лицо матери, боясь, что не сможет узнать свою маму без волос, боясь, что это лицо покажется чужим...
Машина выехала из ворот и утонула вдалеке в безлюдных улицах с индийской сиренью, стараясь как можно быстрее удалиться от тёмных крыш покрытых мхом пагод на середине склона горы. А когда переехали мост, руль в руках Старшего дрогнул. После этого моста территория грустного  Х. остаётся позади за спиной, а там мать...
Старший почувствовал, что ему невмоготу, не может дышать, поэтому остановил машину у обочины. Младший выкрикнул: «Боже, я даже не успел последний раз посмотреть на маму, братья». Второй бросил косой взгляд на тяжёлое лицо Старшего и повернулся в другую сторону,  коротко проронив: «Смотри, старик, не заплачь!», а сам думает, сейчас мне самому бы разрыдаться, потому что это никому не помешает. У Старшего дрожат плечи. И братья плачут вместе, плачут, потому что в машине на пути домой на месте матери уже нет никого. Плачут по сегодняшнему солнцу, которое уже больше никогда не поднимется.
Грустно и одиноко в Х. В пагодном саду, оставаясь одна под кронами многолетних деревьев, мать тихо в одиночку плачет. Оттого, что никто из троих детей ни повернулся, чтобы посмотреть на неё в последний раз, никто не помахал рукой, когда вышли они за ворота. Дети так быстро ушли, с такой показной радостью, как будто вышвырнули сорняк из своего поля, как будто с плеч сбросили ношу долга.
Мать - это разве долг...
Ведь ей нужно лишь одно, чтобы один из них, только один из троих, взял бы её руки, сказал бы: «Мама, ты тут не оставайся! Без тебя никто нам не постирает, моя жена скоро ребёночка родит, никто ночью за огнём не сможет присмотреть, ребёнок заплачет, никто не сумеет уложить спать. Мы с женой вдруг поссоримся, никто нас не примирит...», и этого хватило бы, чтобы она отказалась от Будды и вернулась домой, и пусть в этой жизни будет до конца своих дней виноватой перед Буддой.
Так намного лучше было бы, чем сидеть тут, читать буддистские молитвы, не в силах отрешиться от боли, что не нужна она, брошена...
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Нгуен Нгок Ты. Рассказы - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Возлюбленная выходит замуж

Нгуен Нгок Ты

Рассказ

С севера подул ветер. Как будто на этом белом свете только ветер и существует. Холодный сухой ветер сушит губы у людей. Кожа у меня сухая, шелушится. Пароход медленно идёт вниз по течению, а по берегам, там, где нет построек, камыши густым лесом растут. Камышовые цветы уже выцвели, с белесых колосьев срывается лёгонький пух, еле-еле летает по воздуху. Чувствуется на коже шершавость от солёной воды. Как поднимается северный ветер, у людей начинается свадебный сезон.
Серьёзный, без красивых закорючек, почерк в простом приглашении на свадьбу Ут Тха вызывает у меня довольно странное чувство, смесь радости, грусти и мучения. Мать говорила: «Приезжай на несколько дней раньше, чтобы Фи не грустил слишком сильно». Я, перелистывая календарь, улыбаюсь в ответ: «Мама, есть на свете такая грусть, что никто не сможет вылечить. Грусть эта будет долгой, и чем больше проходит времени, тем становится  мучительнее. Возлюбленная выходит замуж же. От такой грусти, бывает, нередко и руки на себя накладывают».
Прошлый раз, когда я ездил по делам в Тантхуан, по пути заехал домой, зашёл к Фи, застал его за сооружением кровати. Ут Тха, которая также зашла в гости, тогда мыла рис у пристани. Тётя Ты, мать Фи, занята была чисткой кувшинок для кислого супа. Фи сказал, полушутя: «Вот, сооружаю кровать, чтобы жениться». «Так ты на ком женишься?» «На Ут Тха вот». Со стороны кухни доносился весёлый звонкий смех. Я остался у них поужинать. За столом также не умолкали разговоры и смех. Тёплый дым словно соцветиями поднимается, а вечерние зори светят сквозь густую листву. Ох, как же я был рад тогда за нас троих!
Ну, так что же теперь случилось, чтобы до такой степени?
Фи с улыбкой отговаривает меня от разговора - время ещё есть, дай время, всё тебе по порядку расскажу. Однако тетя Ты не удержалась, сразу зачмокала губами, как я перешагнул порог. Она сердится на Тха. Фи передёрнул плечами, мне быстрым шёпотом сказал: «Ох, смерть и та лучше её упрёков».
Я понимаю тётю Ты, как свою собственную мать. В мыслях всех людей бедный Фи достоин счастья. Он ведь много страдал. Моя мать его жалеет и любит, как своего собственного сына. Фи жил квартирантом у нас в доме почти год. Однажды уехал домой навестить родителей и больше не вернулся на учебу. Тётя Ты рассказывала, тогда принёс он домой щипцы-кусачки и попросил отца с матерью дать ему поухаживать за ногтями. Поднял ноги отца, и у него на глаза набежали слезы – на ногах этих ногти почернели, а между пальцами – трещины аж до белой кости. «Тётя Хай, я не могу больше учиться, не могу больше видеть моих родителей страдающими из-за тяжёлого труда». Он приехал в город забрать свои вещи, попрощался с одноклассниками, с нашей семьёй. Моя мать плакала.
Вскорости дядя Ты умер, и после смерти отца Фи стал кормильцем в семье, на его ответственности остались мать с двумя маленькими сёстрами. В сезон дождей он усердно работал на небольшом участке поля. А как северный ветер поднимется, то начинал бродить во все стороны – купил использованный усилитель звука и стал петь на семейных праздниках, участвуя в местном любительском ансамбле из шести-семи человек, которые и играли на инструментах, и пели. Фи отличается хорошим голосом, стал известным певцом в округе, поэтому его ансамбль часто приглашали выступить. Говоря о Фи, местные в один голос его хвалили. Фи хорошо знал все улицы-дороги в местных деревнях. Однажды пригласил меня к себе на гастроли с условием об ансамбле не писать в газете. Однако я не удержался, сразу же написал большую статью о такой особой черте в культурно-духовной жизни в наших деревнях. В то время я ещё обнаружил, что чем больше пил, тем лучше пел Фи. У него хорошая дикция, каждое слово произносит чётко, с тёплым тембром, на хорошем дыхании. У него такой хороший голос, что не похож он на голоса ни у кого из известных наших профессиональных певцов, будь то Ут Ча Он, Минь Кань или Минь Выонг, такой вот голос отличительный, присущий только Фи, ему одному. И петь он может очень широкий репетуар песен театра Кайлыонг. Я тогда поразился различию между крестьянином Фи, который ходит на рыбалку в потёртой, белесой от щелочных вод с местных полей рубашке, и актёром Фи, который выступает в брюках цвета хаки на сцене, сооружённой из досок. Поздней ночью Фи позвал меня к себе в лодку, мы легли рядом, мне на живот положил он ногу, а голову - на моё предплечье.
- Ты красиво поёшь, почему же не хочешь выйти на сцену на конкурсах по пению?
Он смеётся:
- Эх, оставь. Мой голос пропадёт без местных речных просторов.
Я смотрел на звёздное небо, чувствуя неясную тревогу. Бывает, что строители не могут себе дом построить, а столяр нередко живёт без хорошей мебели. Мой друг Фи поёт на чужих свадьбах, сможет ли когда-либо спеть на своей собственной?
- Когда ты женишься? С Ут Тха вместе вы были три года, сколько можно было заставлять девушку тебя ждать?
- Не знаю. Надо прежде всего сестёр Минь и Тху на ноги поставить. Через три года только они закончат институт. Проучились в городе всего год и уже стали дразнить мой ансамбль деревенским, не настоящим. Я обиделся на них, ведь именно благодаря этому «немодному, ненастоящему» ансамблю смог я позволить им учиться в институтах. А сёстры поняли, что их слова меня задели, поэтому тоже погрустнели. Я их люблю.
- Так ты Ут Тха не любишь?
- Люблю. Всем сердцем люблю.
- Любишь и не придумаешь, что делать?
Ут Тха живёт на другом берегу реки. Сегодня состоится встреча родни, и там через реку в редких кустах водяных кокосов видно свадебное убранство дома, во дворе перед которым воздвигается временный шатёр из молодых банановых листьев. Фи нехотя пробурчал:  
- Должен я быть там, чтобы помочь.
- Почему так решил?
- А потому что прошлый раз, когда встретились на уездном рынке, я нечаянно сказал, соврал, что занят буду, не вернусь. Тогда подумал, что не выдержу.
- А сейчас что, выдержишь?
- Да!
Фи сказал легко, как будто готовился к этому уже долго. Мы лежали рядышком на гамаках на веранде, близко к сосудам с питьевой водой, которые стоят аккуратным рядом. Я чувствовал, как ветер волнами продувает по коже. Сильно пахнет грустью. Тетя Ты от тоски села в лодку и поплыла к своей матери, наверно, вернется только к вечеру. Тут в дом неожиданно зашла сама Ут Тха со звонким смехом.
- Я знала, что Киен приезжает именно сегодня.
Фи укоризненно ей кричит:
- Дома у тебя много дел...
- Так и людей там много тоже.  А я вот забежала сюда, ведь надолго уезжаю. Ведь неизвестно, вдруг это будет... последний раз.
Эти слова «последний раз» Тха обронила так, что холодные мурашки пробежали по коже на моей руке. А она вдруг засмеялась всё таким же звонким смехом:
- Так зачем вы лежите, давайте-ка, выпьем.
Мы с Фи с большим удивлением обмениваемся взглядами, и слышу, как Тха удаляется  в сторону кухни. Она хорошо знает каждый уголок этого дома, поэтому вскоре выставила на стол бутылку водки и солёную рыбу, перемешанную с имбирём, а чуть погодя на столе появилась и тарелка с нарезанными звёздчатыми яблоками. Мы втроём сели за столом, с ветром. Тха бодро пьёт. А Фи ничего не говорит, только смотрит на Тха:
- Что-то странное ты вытворяешь, а Тха...?
- Так надо выпить, чтобы легче душу излить.
- О чём?
- Фи врёт мне, что не хочет он видеться со мной. Говорит, что меня любит, но на мою свадьбу не хочет прийти. Мы ведь друзья, правда, Киен?
Мне не остаётся ничего делать, чем ответить ей смехом. Когда были юными, и правда, одно время я тоже за Тха ухаживал и ревновал к Фи. У Тха глаза небольшие, зато блестяще-чёрные, а лицо красивое, симпатичное, вдобавок умеет она умно, привлекательно разговаривать, что редко наблюдается у деревенских девушек.
- Так говорят, ты уедешь замуж в Кайныок?
- Да, очень далеко, наверно, нескоро смогу домой снова заехать. Ты, Киен, когда поедешь в те края на рынок Раузыа по делам, приезжай ко мне на фабрику Фонгфу. И ты, Фи!
Фи проронил «да», поднимает свою рюмку, и одним залпом выпил.
- Родишь ребёнка, назови его моим именем.
- Хорошо. Но помолюсь богу, чтобы не давал моему ребёнку хороший голос, как твой. А то девушкам это нравится, их всех будет не прогнать...
Тха смеётся. Я сижу в недоумении между ними. Как они могут быть такими спокойными перед лицом разлуки? Я шучу:
- Напрасно я тебя уступил Фи. При вести о твоём замужестве я почувствовал, что вот-вот небеса на меня рухнут. На самом деле, я на тебя сержусь.
Тха больше не пьёт, поправляет под собой ноги.
- Я знаю. Все, кто не понимает, в чём дело, все меня упрекают. На этот раз принесли подарки в дом родителей с просьбой меня выдать замуж, и мои родители попросили отсрочку на три дня. А до этого отказалась я от четырёх женихов. Мне пришлось поехать искать Фи. Трудно было его отыскать. А как поймала, то его спросила: что скажешь? Он велел мне домой ехать, а сам поехал в Раузыа, всё подробно разузнал про семью этого жениха. Распросил всех от мала до велика в той деревне и вернулся, мне сказал: «За него выходи». Мы с  ним сидели долго разговаривали. Я больше не могу оставаться в девках, его ожидая. В нашей деревне девушки выходят замуж в 17 или 18 лет, а мне 24. Мои родители как будто сидят на огне. И на этот раз Фи выдал меня замуж. Он сказал, тот, кто сватается, из состоятельной семьи, сам серьёзный, любезный, в той деревне все его хвалят, что прилежный в работе и всё такое... В конце концов я перед Фи виновна, ведь не могу в него верить. Каждый раз, когда он едет на гастроли, я тоскую по нему, тоскую по его голосу. И воображаю, как другие девушки так же, как я, тоскуют по нему. А он много времени проводит в гастролях, и бог его знает, когда вернётся, и женится ли он на мне. Ведь в народе говорят: «Засидевшаяся в девках баба то же самое, что водяной гиацинт на воде...», слышишь, Киен. Вот это и есть вся моя вина. В конце концов, я не достойна его любви. Мы любили друг друга, но не можем пожениться, но без ссор и обид, без драки. Только мне горько. Если он не придёт на мою свадьбу, значит, меня не простил.
Фи не удержался от смеха:
- Ладно, ладно, прошу прощения, я больше не буду тебя отпускать, только в этот раз…
Тха выговорила всё на душе, у неё щёки зарделись. Глаза чёрные, прозрачные. И у Фи глаза тоже чёрные и прозрачные. А я вдруг захотел обнять, заключить их обоих в свои объятия. Мы втроём сидели, как в прежние времена, когда моя семья ещё жила в родной деревне, где на арке над двором перед домом люфа цвела жёлтыми цветами,  а дети из трёх семей собирались играть в семью под этим цветами, и любили друг друга, и любят до сих пор. Фи поторопил девушку:
- Вот и хватит разговоров, иди домой, Тха... 
- Хорошо, иду
- Ну, не обижайся на меня.
- Да что обижаться-то. Будут у меня дети, буду целый день за ними ухаживать, не останется времени на то, чтобы обижаться. Обожаю детей.
- Помни государственную политику, рожай только двух. От частых родов станешь старой и больной, быстрее умрешь. – Фи напоследок сказал.
Мы засмеялись. То, что теряется, уже потеряно, а то, что остаётся, как будто бы сохраняется. Мне кажется, что жар поднимается к лицу. Наверно, это от хорошей водки. Тха с нами прощается, на причале повернулась, проговорила:
- Ой, не знаю, зачем только пришла сюда?
Она ещё раз заливается своим звонким смехом. А мне кажется, она этим смехом с трудом удерживает слёзы. Всё-таки человек она, не дерево. Фи не пошёл её проводить. Он остаётся сидеть за столом, стуча о чашку, и поднимает свой чудесный голос, поёт песню «Дрозд перелетает реку».
"О-ооо... Кто подстрекнул, чтобы мой дрозд перелетел реку... Улетела через реку моя пташка, далеко-далеко-о-о...».
Клянусь богом-покровителем этой земли, я в своей жизни ещё никогда не слышал такую задушевную мелодию «ли» в народном стиле жителей Баклиеу. Песня звучит с глубоким чувством любви, от сердца, от крови. Не удержался я, неожиданно для самого себя проговорил: «Так это ты провожаешь свою возлюбленную через реку...». Фи прервал песню на полуслове, пробурчал что-то, отвечает: «А сколько же можно заставлять девушку себя ждать?»
Домой вернулась тётя Ты. Кажется, она давно вернулась. Спросила: «Так что вы, начали застолье?», и, не дожидаясь ответа от нас, сидела она просто так очень долго. И как будто мимоходом рассказывает о том, как дальний родственник Фи зарезал своего соперника от ревности, и его арестовали, увезли в уездный участок. И языком чмокнула: «Господи, отчего молодёжь нынче считает любовь таким большим делом». Слушая мать, Фи одной рукой машет, чтобы отогнать горячие пылинки, взлетающие от угольного утюга, украдкой улыбается: «Это так старая мать меня заранее отговаривает».
В сумерках мы сели в лодку и переплыли реку на другой берег. Тётя Ты хоть и хорошо знала, куда мы, однако, от не о чем поговорить, всё-таки задала вопрос:
- Ты куда, Фи?
Фи ей отвечает, стараясь, чтобы самым серьёзным голосом:
- Поеду я петь на свадьбе, мама!



Мужчина провожает свою возлюбленную замуж. Подборка из 15 вьетнамских песен.

Песни в исполнении певцов, которые упоминаются в рассказе:
viewtopic.php?p=25667#p25667
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Нгуен Нгок Ты. Рассказы - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Траурные повязки на деревьях

Нгуен Нгок Ты

2F54070D-A9DB-4EF5-90D5-27A3085328B4.jpeg
2F54070D-A9DB-4EF5-90D5-27A3085328B4.jpeg (88.16 КБ) 3111 просмотров
Иллюстрация к рассказу художника Дык Чи

В то утро, когда провожали бабушку на выбранное место среди далёкого поля, кто-то вспомнил, что забыли надеть траурные повязки Хау, Хон, Дыонг и Кхуен. Впопыхах порвали ещё четыре полоски белого материала для них, не для тех, кто на двух ногах идут за гробом, а для тех, четырёх деревьев в бабушкином саду. Соседи в недоумении не смогли удержаться от вопроса: зачем называть деревья человеческими именами?

Подобный вопрос задавали и домочадцы. Почему эту молочную яблоню зовут Кхуен, а Дыонг - это старая арековая пальма, которая одиноко растёт посреди огорода, почему тамаринд у забора должен звать братом того масличного ореха, что растёт у пруда? Бабушка в рассеянности отвечает: ах, это же потому, что Хау родился раньше...

То были имена тех детей, кто однажды лежали кренделем у неё в утробе, ногами толкали до боли её живот, заставляли её хотеть съесть даже сухие листья, которыми стены покрывают, но после рождения умерли в младенческом возрасте, кому несколько дней, а кому не было и месяца. Родимое место ещё не совсем высохло, на коже ещё остаётся запах дыма от лекарственного ладана, они ушли от бабушки, когда она толком ещё не узнала, какие у них глаза – с двойными веками, или похожи на её. В этой маленькой деревушке у реки Беньла, которая расположена на расстоянии в полдня на моторной лодке, при болезнях умели лечаться только мазями да растениями, что находятся под рукой в огороде и в саду, в критических случаях обращались за помощью к местным лекарям или шаманам, жизнь новорожденных детей завещали решениям бога. У всех семейств без исключения в саду как минимум имеется одно погребальное место новорожденного.

Как и другие женщины своего поколения, бабушка рожала залпом, так как не знала, скольких из них заберёт к себе бог. О разрыве часто сигнализируют волдыри, растущие во рту ребенка, или плотная, красная кожа новорожденного, или его резкий, безутешный крик. И вот так бабушка, проводив ребёнка в сад, оставляла его в объятиях травы.

Никому неизвестно, много ли плакала бабушка в ту ночь, когда нахлынувшее молоко до неимоверной боли переполняло грудь, когда она лежала одна в тёплой постели для роженицы у костра, когда матка ещё больно сокращалась.

Бабушка никому не рассказывала о боли от потери ребенка, как будто урожай, дети, стряпня и стирка отрывали её от той свежей насыпи. Она также не выглядела грустной каждый раз, когда кто-то спрашивал о горке земли в саду за домом: «А какова была твоя Кхуен, красива ли?».

«Да, у неё кожа белая, как лепестки цветка грейпфрута. Когда была ею беремена, я пила кокосовый сок вместо воды» - улыбается бабушка с таким же счастьем, с каким она слушала похвалы соседей, когда её сын Ле получил почётное звание лучшего ученика местной школы. «Ай, да и у неё красивое имя. Такого красивого имени в нашей деревне ни у кого нет!».

Бабушка ходила в школу, знала грамоту, и поэтому заботилась о именах своих детей. Не такие вычурно звучные, как у артистов театра Кайлыонг, но одновременно не простонародные, не распространённые. У её детей были красивые, добрые, благородные, как местная почва, имена. Бабушка не верила в любовь к собственным детям у тех родителей, которые называют детей именами-кличками, как будто зовут собак или кошек, даже если они готовы пойти в бурю и в ливень наловить лягушек им на еду.

За короткое время, после нескольких дождливых сезонов, смываются маленькие насыпи, теряются их следы под травой и листьями, опускаются они на уровень поверхности сада. В сердцах других также начисто смываются воспоминания о детях, которые мимолетным образом прошли в этой жизни. Никто уже не помнит о Хай, Хон, Дыонг или Кхуен, поэтому бабушка редко кому могла рассказать, что у Дыонга были крупные ступни, а Кхуен приходилось посыпать молотым перцем в пупок, чтобы высох.

Даже дедушка уже не помнил тех детей, которые корчились в тёмной комнате роженицы, поэтому было дело, когда он, собираясь на рыбалку, хотел накопать червей там, где когда-то похоронили Дуонга. К счастью, бабушка смогла его остановить, призвав Бога, заставила мужа держаться подальше от мальчика. Ребёнок родился недоношенным, а дедушка его на руках даже не держал ни разу. Но бабушка часто говорила, что из её детей Дуонг был самым понятливым и послушным, ведь когда был у неё в утробе, он всегда вовремя останавливался, когда она кричала: «Больно мне!».

И с мыслями, что рано или поздно забудут о могилах невезучих детей, бабушка на них и сажала деревья, подождав достаточное время, чтобы быть уверенной в том, что плоть уже превратился в землю, растворилась в воде.

Младший её сын часто спорил, говоря: «Мой брат - не этот тамарин», когда мать велела идти к брату набрать несколько плода для кислого супа. Мать, ни в чём не бывало подбросив ещё дрова в печь, продолжает: «Да возьми ты плоды на низких ветках, не лезь на брата». «Нет, мама, тамарин не мой брат!». «Ага, в этом году брат твой нарожает много плодов и быстро он растёт, заметен стал» - говорит она в ответ, почти забыв о кипящей кастрюле на большом огне на печи.

С такой лёгкой нарочистостью бабушка постепенно приучила семью называть деревья именами своих потерянных во младенчестве детей, хотя не осталось и следа, что они когда-либо существовали на свете. Всякий раз, когда она видела, как дедушка мочится в темноте, она восклицала: «Этот Хау, должно быть, затаил дыхание». Раз в несколько месяцев бабушка белила корень молочной яблоне, «чтобы Кхуен не заразилась точильщиками».

Однажды дед измерил масличное дерево, сказав, что этого ствола должно уже хватить, чтобы сделать разделочную доску. «Ты что, собираешься крошить на лице твоего сына?» - небрежно спросила бабушка.

Неделя спустя после того, как насыпь в поле официально стала носить имя бабушки, в саду верхушка Дыонга поломалась от незначительного вихря во время бури, а Кхуен сникла, с её веток летят пожелтевшие листья. На их стволах ещё белеют траурные повязки.

2015
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Нгуен Нгок Ты. Рассказы - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Солнечный дым

Нгуен Нгок Ты

82B00A1F-0760-4586-996D-8842C75FCB12.jpeg
82B00A1F-0760-4586-996D-8842C75FCB12.jpeg (28.45 КБ) 3066 просмотров
Иллюстрация: Нгуен Нгок Тхуан

Жена говорит, все приношения уже готовы, когда захочешь совершить церемонию подношения на алтарь, то скажи, чтобы из кухни выносили. Муж смотрит на безлюдную дорогу перед собой и велит жене ещё чуточку подождать, ведь «...ещё рано». Голос у него при этом заметно дрожит, потому что косые солнечные лучи уже встают прямо и собираются уйти из веранды перед домом. А это значит, приближается полдень. Наверное, его третья сестра Хань уже правит лодкой по реке, миновала косу Чала, четвёртый брат Тхань старается последнего клиента довезти на своем мопеде и явится скоро. Вуй, младший из братьев, наверное, ловит маршрутку где-то в начале Десятой уездной дороги, или даже сел в автобус, но тот застрял на полдороге, потому что мотор заглох. Все его братья да и сестра в этом году к нему приедут в полном составе, он просто уверен.

Сегодня день поминок его матери. Каждый год его жена молчаливо готовит блюда на шести подносах (*). Но вчера она неожиданно у мужа спросила, не собирается ли он в этом году сделать поменьше. Он закричал на жену: «И не думай. Еды если не хватит, в деревне надо мной посмеются, родственники меня обругают...», и ногами толкнул стопку дров во дворе, взял в руки рыболовную снасть и пошёл в топкое место перед домом рыбу ловить. Однако сеть всё время где-то застревала, ему приходилось лезть в воду, чтоб её поднять, и поэтому весь промок. Жена в нерешительности смотрела вслед мужу, подбросив ещё дров в печь под кастрюлю, где варится баньтет, и почувствовала щемящую горечь в носу, несмотря на то, что ветер уносил дым в другую сторону. Она вспомнила, сколько в прошлом году подносов, полных едой, осталось нетронутыми - и горестная тягость на душе после того, когда всё в доме уже прибрано после ухода гостей. В тот день он в рот не брал ни капли, но как будто в доску пьян лежит, качаясь на гамаке весь вечер. А все родственники хорошо помнят, что был он пьян последний раз 3 числа июня позапрошлого года, помнят ещё и тогдашнюю атмосферу - небо как будто опустилось низко, ветер тревожно дул, а воздух в доме клубился запахами и болезнью его отца. Старик лежит в кровати в полутёмном углу комнатёнки, тяжело дыша, а лица всех присутствующих, вертевшихся вокруг постели больного старика, пропитаны паром лекарственных растений, запахами мазей и промокшей простыни. К концу вечера он явился домой после попойки, своим дыханием добавляя к воздуху и запах рвоты. Он нетвёрдыми шагами прошёл мимо изголовья отца, с кривой ухмылкой похлопал старика по плечу, пьяным голосом небрежно поздоровался с отцом: «Встань, товарищ боец, пошли по стопочке, а?», а ногой задел судно под кроватью, из-за этого моча в нём разлилась, разбрызгалась по комнате. Бледный старик cлабо стукнул кулаком себе в грудь, в негодовании, обрывистыми словами из его уст вырвалось: «Ты не мой сын». После этих слов у бедного больного отняло дар речи, и через три дня старик умер.

«Ты не мой сын». Эти слова, произнесённые больным, уже при смерти, стариком откуда-то обрели достаточную силу, чтобы пройти стены, увеличиваясь резонансом изо рта в уши, чтобы просверлить мозги местных жителей. Говорят, ах, вот почему у него брови такие непохожие на те, что у старика или старухи. Они также заметили, что он и ростом крупнее остальных своих братьев. Они друг другу напоминали, что в то время старик покидал деревню в долгосрочных поездках, закупая и продавая сахарный тростник, то и дело к родным редко заходил в дом. Они рассказывали, что старик бил его больше всех своих детей, однажды даже привязал его к дереву, там оставив без еды целый день. Они передавали друг другу, что старик и старуха часто ссорились из-за него, что «это ты своего сына на голову себе посадила, на руках носила, вот почему он такой испорченный...». Ах, вот, где cобака зарыта. «Твой сын» - сказал старик! Таким образом все пришли к выводу, что вот почему среди братьев только он один такой расточительный, к игре пристращенный, ещё и к бутылке приложенный.
«Отец сказал это в негодовании», говорил он соседям, братьям и сестре в надежде получить от них редкие кивки головой в знак согласия. Ведь нередко в народе родители такими словами ругают непослушного отпрыска за плохое поведение, типа, ты не наш, был бы ты наш, ты был бы не такой испорченный... Такие слова под этим небом родители часто бросают в лицо плохому сыну.

Однако люди не говорят эти слова как последние же. Они обычно такими словами ругаются вслед непослушному мальчугану, бегущему впереди них в открытом поле, а сами за ним гонятся с прутом в руке, или когда мальчик этот залез высоко на кокос и там прячется, или когда уже лежит у них попой вверх в ожидании порки. А его отец, старик высказал эти слова, как будто собрал все последние силы, израсходовав последнее дыхание, таким образом оставил важнейшее сообщение и использовал собственную смерть, как точку. Точнее, это конечная точка всему.

Слепая старуха Ут, младшая сестра его отца, его жалеет, говоря: «Бедный мальчик, тебя зарезали до крови». Эта слепая женщина остаётся последним родственником со стороны отца, что ни капли не сомневается в его происхождении. Наверное, из-за своей слепоты она в его внешности и не заметила признаки, которые другие видят как «инородные». Каждый раз, когда он заходит к ней навестить, она с длинным выдохом, как будто случайно, роняет фразу: «Нет на свете ничего острее человеческого языка, сынок». «Отец сказал это в негодовании», он в ответ говорит слепой тёте, а сам смотрит на себя в зеркало на двери платяного шкафа, сам себе задает вопрос: почему у него уши такой чуть неправильной формы, и ноги такие тонкие. Почему у него волосы имеют такие, посветлее оттенки, ведь у всех в родстве чёрные, как смола, волосы?

На этот вопрос знали точный ответ только двое, но оба они легли в землю. Вечерами смотрит он на сожжённые палочки благовонья, ища в их формах признаки ответа, как будто по этим признаками смог бы определить свою принадлежность к родству, но от палочек остается только пепел, рыхлый и падающий вниз без всякого значения.

Его младшие братья и сестра, наверное, тоже не получили ни вещие сны, ни признаки, поэтому постепенно от него отворачиваются. Много раз он видел, как четвёртый брат Тхань везёт своего клиента на байке, проезжает мимо дома, но не смотрит в его заросший сорго двор. В последний раз, за два дня до первой годовщины смерти отца, Тхань зашёл в дом, зажёг благовония отцу на алтарь и тихо помолился, затем забрал курильницу отца, укрыв под свою коническую шляпу, сказав: «Я сам буду чтить память моего отца». Плохонький байк умчался, оставляя за братом разбросанные в воздухе недотлевшие крупинки пепла.

В тот день он был одет в сером костюме традиционного покроя, костюмы такого стиля часто носил его отец при жизни, отрастил реденькую бороду, как и старик. Не хватает ему только тросточки, чтобы стать стопроцентной копией отца на портрете, что висит на алтаре над курильницей, но об этом не волнуется Тхань. А ведь стоит брату воскликнуть: «А ты, старший, совсем похож на отца!», он готов был бы отдать младшему все свои накопленные слитки золота, но в конце концов только его собственные дети получают деньги на сладости и вознаграждения каждый раз, когда они удивляются, что отец похож на покойного дедушку как две капли воды.

А сегодня, внимательно смотря на себя в зеркале, он обнаруживает, что на лице у него не хватает только морщин, чтобы совсем похож был на отца, однако для приобретения морщин требуется ещё время. Волосы и борода у него совсем поседели после годовщины смерти матери, когда в дом не приходили в гости ни родственники, ни родные братья, ни сестра. Его жена жалеет мужа, хотела было сказать ему пойти сдать что-то там на анализ, которое называется что-то там генетическое, чтобы люди открыли, наконец, глаза. Но он, в то время разливая водку в рюмки, расставленные на алтаре, отвернулся лицом в стену и громко ругает жену: «Перестань ты чушь нести. Отец сказал это только в негодовании». Сам теперь боится, чтобы жена не уловила его уже собственное сомнение, а что, вдруг если старик сказал правду?!

- В будущем году на поминки так же сделай мне шесть подносов, – он говорит жене, стараясь придать своему голосу сердитость, и произнесённые им слова звучат, падая в бездну.

А там, вне дома, на улице везде висит один солнечный дым, образуя собой в воздухе устрашающие миражи. Мир почему-то безлюден.


(*) Во Вьетнаме часто считают количество угощений подносами. В зависимости от конкретной местности у одного подноса сажают от 6 до 10 человек. Таким образом, он ждал как минимум 36 гостей.

9A013B1C-27F9-4BCE-B042-CE22EA9C455E.jpeg
Праздничный поднос - угощение на 6 человек

7F5D8776-7A77-4711-91B4-D9B0970E9504.jpeg
7F5D8776-7A77-4711-91B4-D9B0970E9504.jpeg (57.9 КБ) 2986 просмотров
Поминальный поднос на 6 человек
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Re: Нгуен Нгок Ты. Рассказы - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Хранитель семейной связи

Нгуен Нгок Ты

Шестой брат часто говорит, что не зря Бог заставляет их третью сестру быть одинокой. Была бы она замужем, она была бы завалена кучей работ на собственной кухне и горой забот о собственном муже и детях, и не было бы у неё сил переехать жить в его дом и заботиться о его делах на целые две недели каждый раз, когда он занят.

Ну, если не считать старшего их брата, который умер в молодом возрасте холостым, то у них в семье у всех своя семья, своё гнездо, за исключением третьей. Весь сезон отдыха, когда делоникс бурно цветёт, и все деревья покрыты красными цветами, она, по очереди переезжая из одного в другой дом, охраняет имущество четырёх братьев, пока они заняты отдыхом и туристическими поездками. То-то, в то время, когда на каждой улице гуляет по вору, кроме крепких замков на дверях всё же нужен человек, который появляется тут и там в доме. А когда лето кончилось, она всё ещё должна охранять дом той или другой пары, так как то случайно у мужа и жены совпали планы командировки, а за их детьми нужно кому поухаживать, присмотреть и покормить, то у кого-то из братьев случается так, что он должен ехать в заграничную командировку, оставляя беременную жену дома, а той нужен человек рядом, мало ли что может случиться...

Вот не поэтому ли Бог заставляет её быть одинокой, чтобы, когда кому-то из родных братьев нужна помощь, она тут же готова. Она знает наизусть все ключи в домах братьев. Где умывальник забит, где на потолке прокапало водой, где в каком кухонном шкафу завелись мыши... Она всё это запоминает, чтобы потом сказать хозяевам дома вызвать ремонтников и починить. Она им не рассказывала только о своем раненном пальце, когда затеяла сама молотком гвоздь прибить в дверной петле, и тщательно скрывала побитый ноготь на большом пальце на ноге, когда перешагнула поднятую ступеньку при ремонте на кухне, а она к такой высоте ещё не привыкла.

Бродя одна по гнёздам своих братьев, она хорошо знает, что в доме у шестого брата есть лишние кровельные листы, в то время как задняя часть кровли у пятой сестры промокает. У четвёртого брата целая кипа почти новой одежды, которая оказывается лишней, и среди которой найдётся и такое, что как раз подойдёт другим. Благодаря ей братья узнают о том, что у них лишнее, и чего не хватает другому. Поскольку они больше не дети, живущие под одной крышей, у них в обществе сложилось много новых отношений, и поэтому родственная связь между ними постепенно стирается, линяет. Выпивать с начальником на выходных выгоднее для заработка, чем общаться с родными братьями. Рядом у каждого из братьев появляется чужой человек, что для него вполне может быть идеальной половиной, но для других тот остается чужим, порой в душе не могут терпеть друг друга, но на словах должны оставаться в вынужденном согласии. Тогда с посредничеством третьей сестры подаренная лишняя кровать или скатерь может помочь поддержать связь, которая вот-вот может развалиться между родными братьями.

Если бы были живы родители, её родные братья и сестры не были бы такие, как остывшие крупинки риса, что отваливаются друг от друга. Третья сестра часто повторяет эти слова дыму на алтаре родителей, когда зажигает им благовонные палочки в часы заката. Подслушав эти слова, младший брат уже не стал требовать спилить деревья манго, которые растут перед домом, чтобы освободить место для открытия пивной. Ведь из-за этих деревьев супруги уже несколько раз ругались с третьей сестрой. Эти деревья не дают урожай, но третья сестра не разрешает их спилить, твердя: «Нельзя. Нам не нужны плоды. Нам вполне хватит тени от них», - вот так она говорила с удовлетворением, когда шестой брат зашёл на короткий полуденный отдых, не сняв обувь, и в чём есть прямо и лег на гамак под деревьями. А вот и племянники, его племянники же, на велосипеде заезжали тоже, весело сорвали кислые неспелые плоды, чтобы перемешать их с солью и съесть.

Иногда, когда третья сестра переезжала охранять дом другого, младшая невестка бывала недовольна. В отсутствие третьей сестры невестка должна одна заботиться о своих собственных детях. Cердитая от усталости, она роняет фразу, как будто нехотя: «Так она и забудет, с кем живёт!». Дети передали тёте эти слова, и услышав такое, третья сестра впервые подумала о своём собственном доме, которого у неё не было и нет до сих пор. Все дома, в которых она знает наизусть все уголочки, знает наизусть до цвета тряпичных прихваток, принадлежат другим. Она часто думает, её дом там, где стоит алтарь родителей, но, раз такие слова однажды сказала невестка, то теперь она не может быть такой уверенной.

Время шло, и вот в 63 года третья сестра наконец обрела свой собственный дом, её дом, и никого больше. Этот дом ей построили у чёрта на куличках, в земле, на кладбище, где лежат их родители. В тот день, когда собрались братья и готовились навсегда одеть её в шести досках, то нашли у неё в шкафу кучу совершенно новых платьев, сумок, туфель, зонтиков и шарфов. То были их подарки после заграничных поездок, как плата за её заботу о их домах, чтобы на душе спокойно было в далёких странах, потому что дома всегда была третья сестра, и благодаря ей в доме будет всё прибрано, всё чисто без пылинки. Эти подарки остались с этикетками, совершенно новыми, при жизни третья сестра часто искала, кому отдать их, ведь: «Я никуда из дому не езжу, незачем мне наряжаться». Самая далёкая, самостоятельная поездка при её жизни была поездка в Сайгон, она ездила поступать в вуз, но сразу отказалась вернуться туда на учёбу, несмотря на то, что сдала экзамены с высокими отметками. Тогда их родители заняты были в дальних поездках, закупая и продавая рыбу и прочие водные деликатесы на реке Тиен, и она дома одна смотрела за младшими братьями и сестрой, поэтому и выбрала отказ от учёбы. Она всегда была занята охраной чьего-то имущества, или эти имущества её не хотели выпускать из своих когтей.

До момента, когда глаза закрылись при последнем выдохе, она только об одном жалела – не смогла она себя на четыре части разорвать, чтобы одновременно пожить у четырёх братьев в их домах, чтобы все родные братья и сестры могли организовать совместную поездку на море. Только такая поездка поможет им заново приобрести родственную близость, которая была в их детстве, которая теперь находится перед угрозой потери, только благодаря такой поездке на стене в домах появится фотография, где все родные собрались в полном составе.
Аватара пользователя
tykva
Супермодератор
Сообщения: 203
Зарегистрирован: 17 мар 2017 14:46
Откуда: Ханой
Род занятий: Переводчик

Кончается сезон красоты. Нгуен Нгок Ты. Рассказ - перевод Куинь Хыонг

Сообщение tykva »

Кончается сезон красоты

Нгуен Нгок Ты
Рассказ


Старик Тин говорит, продажа лотерейных билетов не простая профессия, а имеет много высоких значений, так как среди людей сеет надежду и порой приносит людям богатство в случае выигрыша. А для него эта профессия имеет наивысший смысл в жизни, потому что в результате своих бесконечных скитаний, продавая билеты, он нашёл артистку Хонг.

Тогда он шёл и шёл, прошедши целых три улицы, вслед за женщиной с коромыслом на плечах. Он уже стар, зрение уже изрядно ухудшилось, а с поры его молодости уже 46 лет прошло, ему нелегко узнать в этой продавщице сладостей на разнос свою знакомую. Внутренний голос ему подсказывает, что он с ней был знаком, в особенности знаком ему её голос, зазывающий клиентов – со старых, уже увядающих губ высоко взлетает сладкий, хорошо поставленный голос, чётко произносящий каждый звук, каждое слово. Он был потрясён, узнав в этой продавщице сладостей артистку теартра Кайлыонг по имени Хонг, даже несмотря на то, что от её былой красоты уже нет и следа. Её лицо теперь всё в морщинах, всё покрыто потемневшей кожей, высокая шея ломается под тяжёлой ношей переживаний и мук, накопленных в долгой нелёгкой жизни. Он успел только крикнул: «Хонг, Хонг!», и крупные слёзы уже потекли по его лицу и беззвучно закапали вниз. Он поспешно взял её руки в свои, потянул за собой, а на её вопрос, куда же он её повёл, сказал коротко: «Домой». В дом под названием «Вечер». Она попросила дать ей чуток времени, чтобы сходить к себе собрать последние пожитки, но он отрезал: «Не нужно!», как будто знал заранее, что там, в до нельзя прохудившемся, построенном над стоячим прудиком в глухом конце трущобного маленького переулка домишке под протёкшей крышей из порванных листьев, у неё ничего нет кроме этого коромысла, на котором несёт она на продажу сладости домашнего приготовления.

Дом под названием «Вечер» тоже находится в глухом конце небольшого переулочка. В нём проживают только старики – бывшие известные в свое время артисты и артистки театра Кайлыонг. Среди них только старик Тин не был известным, зато он был одним из создателей этого дома, да и придумал название дому тоже он. На вопрос, почему не назвал он дом «Сумерки» или что-то ещё романтичное в этом же духе, он отвечает: вечер - значит ещё не ночь, свет от лучей солнца ещё есть, и таким образом жизнь обитателей дома ещё имеет смысл. Они живут бедной жизнью в доме, на субсидиях от районного комитета и на доброте соседей, ближних и дальних родственников и добродетелей. Они едят простую еду, на обеденном подносе больше овощей, чем мяса. Однако жители дома были рады, так как раньше, до вступления в дом жили они намного труднее, беднее, кто продавал лотерейные билеты, кто пел и собирал подаяния на улице, ночевали в пагодах или в общественных местах, не было у них крыши над головой, и не было дома, чтобы вернуться на ночь. Живя в доме, хотя и не богато, но вместе, они могут даже выступать. Они как-никак артисты, им важней всего игра на сцене, да ещё и перед зрителями - это для них высшее счастье.

Чтобы заработать ещё чуточку на покупку дополнительной еды, старик Тин продолжает продавать лотерейные билеты. От продажи билетов у него не только получается собрать кой-какие деньги, но и есть возможность искать и найти своих коллег, кто к ним ещё не присоединился. Старая Хонг тоже продолжает готовить сладости и несёт их на продажу, бродя по улицам и улочкам. Её жалеют, отговаривают, но она говорит: «Дайте мне подработать ему в помощь, я ещё молода, у меня ещё достаточно сил». Ну, она, как и Тин, «ещё молоды», это только по сравнению с другими жителями дома. Ему уже 70 лет, а ей – 64. Каждое утро он помогает ей нести коромысло со сладостями до начала большой улицы, остановливается у старого дерева, до такой степени старого, что у него цветы уже не цветут. Он передаёт тяжёлое коромысло ей на плечи и стоит, смотрит ей вслед, наслаждаясь её зазыванием покупателей – голос у неё остается высоким, чистым и сладким. За её спиной ветер поднимает куски бумажек, мусор от поспешных завтраков, покрутит и сдувает...

И заходит он в кафе, зовёт хозяина Ты Бунга, просит дать стакан горячего чая. Его спрашивают, почему не кофе, как обычно, он смеётся над этим вопросом, качает головой и с улыбкой отвечает, как бы нехотя, а на самом деле хочется ему рассказать всему миру, что он копит деньги, чтобы купить ей флакончик душистой эссенции.

Он выговорил эту фразу торжественным шёпотом, а все присутствующие смеются дружным смехом.
- Ну и старик, влюбился же в таком возрасте.

- Эх, любил и люблю, - он возражает с таким видом, что не обижается ни на кого. – Это вы, детки, никак не разбираетесь в любви. Она – девушка моей мечты. Я ведь её любил, а она не отвечала взаимностью.

Выпив свой чай, старик достал бумажку 500* донгов, аккуратно поставил пустой стакан на купюру, встал, подвинув стул под собой под стол, вынул из кармана кипу лотерейных билетов и напоследок сказал всем:

- Сегодня вечером приходите на спектакль театра Кайлыонг.
- Дядя, а что за спектакль сегодня?
- «Ла Бо ухаживает за Диеу Тхуен»
- А вы пьесу эту уже играли же. Лучше поставьте «Полжизни связаны с театром»!
- Хорошо-хорошо, будет всё, чего желаете. Эту пьесу я не знаю.
- Так Вам зачем знать. Вы играете только слуг да солдат, зачем Вам знать пьесу!

Старик коротко хохотнул на это замечение, повернулся и пошёл. Постепенно его сутулый силуэт исчез за толпой на улице.

Из жителей в переулочке никто не занимается словесной деятельностью, но все понимают, что если случится так, что им прийдется покинуть этот переулок, то будут они скучать по многим бессчисленным мелочам, среди которых обязательно будет музыка и пение, звучающее из дома «Вечер». Как будто и считая каждые прожитые дни и годы, но старики ещё могут достаточно хорошо петь. Сценой им служит веранда, возвышающаяся над широкой пустой площадью, тут и там ростут кусты диких ромашек или других цветов, а между ними зрители могут свободно выбрать себе место, чтобы сесть во время представления.

У них имеются только старые, как они сами, акустические гитары и двуструнные даньи. Нет микрофонов и громкоговорителей, артисты поют своими, подаренными матерью-природой голосами. Артистке Фи уже 89 лет, уже не может она стоять, она играет, сидя на стуле, что, однако, не лишает её величественности военачальницы, когда поднимает она воображаемый хлыст при сценической верховой езде. Случилось однажды так, что не смогла она петь в такт музыки и пожаловалась: «Ох, мне не дожить до старости!». Зрители бурно засмеялись, ну да, точно, не дожить ей до такой старости!

Старик Тин не умеет петь, только бегает туда-сюда, то переставляя стул Фи из места в место, то залезает на лестницу, чтобы заменить сгоревшую лампочку, или громким голосом кричит: «Есть!», когда со сцены зовут солдат или слуг. Только когда Хонг на сцену выходит, он просто сидит, уютно устроившись за цветочным кустиком, подальше от света и молча любуется Хонг, стоящей на сцене, и вспоминает о той Хонг, что всегда была в его памяти.

Старик Тин впервые познакомился с артисткой Хонг, когда ей было 21. Теперь, когда его спрашивают, какая его семья была в прошлом, он только улыбается и ничего не говорит. Мягкая улыбка заставляет вопрос о его прошлом проплыть мимо, как будто он ни о чем не жалеет. Говорят, что в то время его семья была очень богатая, чье богатство было известно на всю провинцию Бакльеу. Сам он – внук-наследник местного крупного землевладельца Нгуена. С юных лет его баловала вся родня, ему приготовлена была и предоставлена полноценная и насыщенная жизнь. К счастью, рос он великодушным, известным любовью и сочувствием к людям, каким родился и был в детстве. Однажды по случаю деревенского праздника в общинном доме он пригласил на торжество труппу театра Кайлыонг из Сайгона и был поражён красотой молодой артистки Хонг с первого взгляда. Откуда только взялась она такая красивая, до того красивая, что заставила его сердце остановиться. Не успела она выпить чашку чая, он уже напрямик спросил, не смог удержать своё чуство и расположение: «А хочешь ли ты выходить замуж?». На этот вопрос она улыбается, отвечает: «Я дала обещание перед алтарем Покровителя театра всю жизнь посвятить сцене».

Услышав такой ответ, юноша Тин ни слова больше не вымолвил, но раздумье явно выражено на его лице. На другой день, когда артистка Хонг со своей труппой вернулась в Сайгон, он отрёкся от семьи, отказался от всего имущества, последовал за ней. Он не умел петь, отличался неуклюжей внешностью и маленьким ростом, его не пускали на сцену. Он служил в безымянной массовке, громко кричал «Есть!», когда на сцене вызывают солдат или слуг, исправно поднимая или опуская занавес, покорно помогал расставить декорации сцены. Кушал и спал, где попало. Терпел все трудности и унижения, лишь бы каждый день видеть артистку Хонг, как она выходит и входит, видеть её на сцене и в обыденной жизни. Он часто со сдержанной улыбкой говорил, что был одержим Покровителем театра Кайлыонг, вот как трое принцев Как, Чон и Чат, которые бросили трон, покинули королевский дворец из-за страстной любви к искусству и в конце концов умерли на сцене. Некоторые люди усмехались, ведь ясно всем, что Тин одержим был любовью, а не Святыней. Если подумать, к примеру, была бы на самом деле так называемая предыдущая жизнь, то в этой своей предыдущей жизни Тин, должно быть, был должен Хонг чем-то очень большим таким, что в этой жизни он ей никак, никогда не выплатит долг.

Таким образом Тин вместе с Хонг прошли годы лишений и бедности. Однажды она забеременела, владелец труппы пригрозил её уволить. Тин встал и умолял, говоря: «Это я, я грешен, по своей глупости...». Владелец спросил: «От тебя?» Он улыбаясь, ответил: «Да, мой, чей ещё?». «А ты уверен?». «Да, уверен». Он говорил это, чувствуя величайшую грусть на душе, ведь ребенок-то не его. Он хорошо знал, кто был отец ребёнка, но не говорил, ведь Хонг ему сказала: «Прошу тебя, так как у него своё важное дело, ему надо выполнить важное поручение». Наверное, она очень сильно любила того человека, всячески его защищала. После рождения ребенка Тин лелеял его на своих руках, помогал, научил малого называть себя папой. Хонг смотрела на него со слезами на глазах, и это было первое её проявленное к нему расположения после двух долгих лет, когда он вступил в труппу и последовал за ней.

Это было время, когда над Сайгоном сгущались запахи войны. Утром даже в кафе пахло порохом от военной полиции. Однажды в труппу явились полицаи, взяли под арест Тина и увезли. Было время несправедливостей, беда могла явиться неизвестно откуда, а ситуация была такая, что военная полиция, казалось, могла взять людей для развеяния собственной скуки, ради развлечения. Говорят, поступил в военную полицию донос, что среди артистов труппы действовал вьетконговец. Они искали того человека, но не нашли, а среди членов труппы только он один, кто вступил в труппу по такой более чем странной причине. На допросах его спросили – «почему отказался ты от богатой жизни и последовал за труппой», он засмеялся и, смеясь до упада, не мог объяснить им, что он отказался от семьи и богатой жизни только из любви к Хонг. Эти полицаи не поверили бы, ведь не разбирались они в нормальных человеческих чувствах. Его, наконец, отпустили через десять дней. Всего десять дней, но он должен был ждать и искать всю свою жизнь, чтобы снова увиделся с Хонг.

За эти десять коротких дней труппа распалась, а Хонг не смогла дождаться его возвращения. По рассказам местных мелких торговок, живущих по соседству с театром, артист Тхыонг Кхань был задержан полицией, а Хонг удалось убежать с ребёнком на руках, ведь она не могла остаться, боясь за своего возлюбленного, вдруг он из-за неё не смог бы сохранить верность своему великому делу. Молодой Тин начал свои поиски, но коллеги по труппе разбросаны оказались по всем сторонам света. Иногда он себя спрашивал, как без его помощи прожила Хонг столько долгих лет...

А потом, уже в доме «Вечер», в одну лунную ночь, сидя у плетённой корзины варенных бататов, Хонг рассказала, поведала всем историю своей жизни. Все присутствующие слушали её со слезами на глазах, жалели её и себя, ведь много общего в их жизнях, неужели у всех артисток должны быть такие похожие трудности и горести. Среди них кто-то никогда не был замужем, посвятив всю жизнь сцене. Кто-то, как и Хонг, в условиях войны не смог прокормить своего родного дитя, должны были оставить его другим на попечение, и в конце концов родной ребёнок, выросши, не признал мать. Старый Тин сидит в негодовании, выговорив с недовольным видом: «Знал бы я, удавил бы младенцем!». Хонг ему говорит: «Не говори так. Я его жалею, и его никогда ни за что не попрекала. Порой думаю, ладно, не надо, чтобы он меня признал, ведь я бедна, не смогла бы о нём позаботиться». Она ни слова не упоминала о Тхыонг Кхане, как будто такой человек никогда не присутствовал в её жизни. Однако в глубине души любовь ещё её терзает, до такой степени, что она чахнет по нему. Тин вздрогнул: так вот куда исчезла её былая красота, и себе утешает, что он любит её не только из-за внешней красоты, так что не надо, не должен он чувствовать боль за эту потерянную красу.

Среди женщин-обитательниц дома «Вечер» только Хонг одна упорно отказывалась выйти на сцену ненакрашенной. В первые дни её проживания в доме упорно качала головой, когда её просили петь. На все вопросы упорно молчит. Женщины же, всего семь человек, все как одна бедны, не могла она попросить косметику у них. Тин спрашивал-спрашивал, и только ему она поведала свой секрет. В этот день он разбил свою свинью-копилку, собрал мелочь и пошёл на базар купить ей одну помаду и одну пудру. Попросил продавщицу завернуть в подарочную упаковку с бантиком. Она была тронута его заботой, но с самым грустным выражением лица спросила: «Но зачем ты такой добрый ко мне, зачем?», и её вопрос заставляет его грустить, он подумал: «Так мы вместе прожили, дожили до такого возраста, и ты всё так не поняла меня, Хонг?».

Он упрекает её, но он-то, сам-то тоже иногда её не понимал. У Хонг было старое зеркало в бронзовой оправе с ручкой, его поверхность покрыта пятнами. Тину её жалко, поэтому он купил ей новое, поставил на подоконник возле неё, а старое спрятал. Она сразу поняла, кто эту подмену совершил, показав ему холодное лицо. «Вот ты умница, зачем? Мне не нужно новое». Постарался он оправдать свой поступок: «Но на старом получается размытое отражение». «А мне нравится такое отражение», она прервала его речь. Он так и не понял, ему кажется странно, непонятно, как ей такое мутное отражение может нравиться.

В этот раз Тину грустно, до такой степени, что перед сумерками не вышел он ждать её возвращения у начала переулочка, чтобы помочь донести коромысло со сладостями домой, как он часто ей говорил, что хочет помочь ей хоть в один короткий отрезок их жизни. Он знает, что она ещё ждёт что-то, или кого-то. Это ожидание смутное, но, к сожалению, не может она ему довериться. Если подумать до конца, то она относится к нему сейчас также, как относилась к нему тогда, в молодости. Она не изменилась, так что и ему нечего обижаться. Она такой и остаётся – живёт замкнутой жизнью, мало говорит, мало улыбается, не показывает эмоции на лице. Только на сцене она вдоволь плачет, смеётся, её смех звонкий и властный, прямо как смеётся королева Зыонг Ван Нга. Смех, который открывает ей душу других.

А в день торжества в честь Покровителя театрального искусства**, всех жителей дома «Вечер» повезли на автобусе в городской большой театр, только Тин один остаётся дома. Именно в тот вечер один незнакомец зашёл в дом в поисках Хонг. Гость был статный мужчина с седыми волосами, как облако, шагает он медленными, неторопливыми шагами, его одежда отличается роскошью, а весь - сама привлекательность. Тин спросил гостя, кем приходится он артистке Хонг, и получил пустой ответ, как будто и не ответил: «Так мы с ней были хорошо знакомы. Не знаю, были ли Вы знакомы с ней в её молодости? Да? Вот тогда спрашиваю, можете ли сами позабыть такую красоту, правда ведь? На днях читал о вашем доме в газете, обрадовался я, как будто воскресла моя молодость, ведь обязательно тут найду бывшую знакомую». Сидит Тин в недоумении, нерешительно вертя чашку чая в руке, совсем сбитый с толку ответом гостя, поэтому сказал невпопад: «Да, видите ли, в последнее время о нашем доме много пишут в газетах».

До последнего момента, пока гость не попрощался, Тин так и не подал знак, что узнал он в этом человеке артиста Тхыонг Кханя. Тот сильно постарел, ведь все люди стареют, однако его элегантная и неторопливая манера вести себя всё та же, что и раньше. Все невзгоды жизни не повлияли на него, так как жил он другой жизнью, чем жизнь всех бывших артистов тут, в этом доме, он прожил свою жизнь без разлук, без мук и страданий. Тин всё ждал от гостя признания о том, что у них с Хонг был ребёнок, неужели он забыл? Гость не смог ждать возвращения Хонг, попрошался и ушёл, а Тин все ещё сидит у двери, мучаясь мыслью, неужели снова потеряет он Хонг, разве в таком возрасте он снова её потеряет. И пришел к решению, что когда она вернётся, он ей не скажет, не расскажет о визите Тхыонг Кханя.

Но совесть не дала ему промолчать о приходе Тхыонг Кханя, совесть заставила ему рассказать ей о нём. Тин говорит: «Хонг, а ты помнишь такого человека по имени Тхыонг Кхань? Он заходил тебя искать». В этот момент Хонг только что сняла парик, на её голове остаются реденькие плохонькие волосы, она вся стихла, а парик так и дрожит в её руках. Она помолчала, так и сидит, и после долгого времени поднимает совсем сухие глаза на него: «Пошла я постирать одежду». Она вышла и остановилась у терракотого сосуда с прозрачной водой, наклонилась над своим отражением на поверхности воды и заплакала. Если бы вода в сосуде не была такой прозрачной, она не должна была бы увидеть себя с такой утраченной красотой. Не глядя за свою спину, она хорошо знает, что он последовал за ней и стоит там. Она шёпотом сказала ему: «Следующий раз если прийдет, скажи что я не живу здесь, я не хочу видеться с ним». Услышав это, Тин тихо обрадовался (это она не хочет видеть этого мужчину, а не он ей помешал, не сказал) и одновременно жалеет её. Он ей говорит: «Невозможно всё время избегать встречи, дорогая. В этой жизни важно иметь друг к другу душевную теплоту».

Да, невозможно избежать встречи, когда жизнь не только заставляет, но и сама ставит сцену воссоединения. Кхань всё-таки застал её, поджидая в начале переулка, в сумерные часы, когда она возвращается домой. Увидев его, она сняла шляпу нон, спрашивает: «Мне передали, ты меня ищешь?». Кхань стоит в остобенении, и боль разрезала ему душу. Это не та красавица, о которой он думает, по которой он скучает и жаждет встретить. Нет, это не его Хонг, которую он сжимал в своих объятиях, которая его всячески защищала в былые дни.

Люди бывают красивые, но есть такая красота, что не дано всем заметить - так Тин сказал Хонг, и утешал её, пусть не грустит. Она отвечает с улыбкой: «Нет, я не грущу», а у самой прозрачные слёзы так и текут по лицу. С того вечера жители переулка больше не видели богатого мужчину на шикарной машине, который однажды спросил у них дорогу к дому «Вечер».

Сезонные ливни начали стучать по крышам, стучать по внешним сторонам старых жестянных стен дома. Жители переулка уже не видят Хонг с её коромыслом, полном домашних сладостей, больше не слышат её певучее, сладкое, одновременно грустное зазывание клиентов. И старик Тин тоже перестал ходить в кафе у Ты Бунга, чтобы выпить чашку чая за 500 донгов.

Хонг тяжело больна. Тин сам почувствовал боль, когда узнал о её болезни. Она похожа на сухую тонкую скорлупу, которая сохраняла свою твёрдость, опираясь лишь на хрупкую надежду найти возлюбленного своей молодости, но с того дня отчаяние выросло, оттесняя надежду, и твёрдая скорлупа разрушается с потерей надежды. В её речах появляются упоминания о смерти, на которые ругается Фи: «Посмотри на меня. Сколько мне лет, а я ещё живу, не умираю. О какой смерти говоришь ты в твоём возрасте?».

В день полнолуния в марте по лунному календарю, в день очередного выступления артистов дома «Вечер», Хонг уже почти не может подняться с постели, но требует дать ей выступить. Тин нарисовал ей брови, накрасил ей румянец и нанес ей помаду на губы и, отнёсши на своих руках, поставил её сидеть на стуле. Она, так и сидя, спела роль королевы Зыонг Ван Нга, затем спела роль девушки Куинь Нга, которая ткёт шёлк в ожидании мужа, спела песни Тхоай Кхань, которая ухаживает за свекровью, и песни примерной Чау Лонг, которая прокормила мужа и друга мужа в их студенческой бедности, а также спела песню Вонг Фу, которая превратилась в глыбу в ожидании мужа с фронта...

Так и пела она долго, до того, что теперь сидит и молчит, опустив голову. Больше не может она нести свою горькую ношу. Когда Тин нёс её обратно в её постель, она уже впала в кому. Коллеги собрались и поставили ей последнюю пьесу, в которой она увиделась со своими родными. Она услышала в последний раз, как сын зовёт её мамой, услышала, как её родители, наконец, простили её уход из дома в театр, ведь эти слова прощения она ждала все пятьдесят лет своей артистической карьеры. Она с радостью вернулась в детство, когда гонялась за стрекозой у забора из кустов цветущей индийской розы у полноводного канала.

Падал цветок в переднем дворе.

... Однажды, зайдя за чашкой кофе к дяде Ты Бунгу, я познакомился со стариком Тином. Он худой, маленького роста, но добрый и очень разговорчивый. Он утверждал, что совсем не зря оставил дом ради артистической труппы, так как прожил свою жизнь со смыслом. Он сыграл главную роль в последней пьесе своей возлюбленной. А когда спрашивают, какую роль в этой пьесе играл он, он охотно отвечает – роль сына артистки Хонг. В последние минуты женщины, которую он всю жизнь любил, он громко произнес «Мама!», и увидел на её губах улыбку. «Это всё?» - спрашивают. Да, это всё. Однако вы, детки, совсем не разбираетесь в любви...


*500 донгов – самая маленькая вьетнамская купюра (равно примерно 0,022 доллара США)
**День поминок Покровителя театрального искусства – 12 августа по лунному календарю
Ответить

Вернуться в «Литература - вьетнамская и про Вьетнам»